Чаще всего в написании рассказов про однополые отношения я упираюсь в то, что им нужен порядочный обоснуй или это графоманство и долбанный стыд.
Про гетеросексуальные отношения у меня ничего не ломается написать "он просто посмотрел на нее и понял, что очарован". Про однополые я тоже пишу примерно так же, а потом долго пытаюсь приклеить обоснуй. Но это всегда такой фэйл. Потому что я не могу обосновать любовь. Ну вот они друг друга любят. Какие еще нужны объяснения?
И я одновременно уверен, что однополые отношения ничем не хуже гетеросексуальных, и при этом понимаю, что чаще всего описываемым людям, живущих в описываемых обществах, приходится переступить через определенное количество собственных страхов, чтобы эти отношения стали возможны. Поэтому если только изначально отношения не социально допустимы, обоснуй придется вклеивать.
Потому что вот этот чувак может почувствовать симпатию к другому чуваку и перепугаться, вообще порвать отношения. Или напиться, наделать глупостей и угодить в неприятности. Или начать напропалую клеить девчонок, чтобы доказать себе, что он не из этих. И ты ему такой - чувак, ну прекрати, ну ты же когда смотришь на него, хочешь улыбаться.

Тебе хочется сесть поближе, а не выдерживать расстояние в полметра. Тебе нравится запах его пота, когда вы вместе выходите из тренажерного зала, и как он тупо шутит после третьей рюмки, и когда он хохочет над идиотскими комедиями, это не бесит, тебе тоже хочется смеяться вместе с ним. И ты уже знаешь, какую прожарку мяса он предпочитает, и, не задумываясь, можешь сделать за него заказ в ресторане, когда он опаздывает, и когда он потом появляется, ты сообщаешь об этом с нескрываемым самодовольством, потому что есть в этом какое-то ощущение своей власти, своего права на него, и он улыбается и благодарит, и его улыбка кажется какой-то слишком понимающей.
И вначале кажется, что он так улыбается только тебе - и это льстит и пробирает до костей, а потом замечаешь, что он просто любит улыбаться людям. И тогда начинаешь злиться.
И по утрам, когда ему звонишь, у него голос хриплый и сонный, и как-то так само собой получается, что ты слушаешь в трубку, как он, зевая, делает кофе, обсуждаешь с ним план завтрашней презентации, и с ожесточением думаешь, что там, рядом с ним сейчас какая-то крашеная стерва, а должен быть ты, ты, и это ты должен класть ему подбородок на плечо и обнимать сзади, это ты должен покупать ему часы и дарить запонки, это с тобой он должен проводить выходные - никаких "извини, дружище, мы с Мелоди едем выбирать новый ковер для гостиной", ты не хочешь больше этого всего слышать, ты хочешь, чтобы вы валялись на диване, положив друг на друга ноги, и кидали друг в друга попкорном, или ты бы поил его дорогим алкоголем, в котором он ничего не смыслит, или ты бы повел его на судьбоносный матч - "только ради всего святого, не спрашивай во весь голос, кто сегодня играет". И он бы утром, зевая и не попадая спросонья в тапки, набрасывал на плечи твою рубашку, и ты бы усмехался собственнически, потому что это - правильно, так твой запах остается на нем дольше.
И ты говоришь, ни на что особо не надеясь, - слушай, давай сегодня ко мне? У меня Курвуазье двадцатилетней выдержки, новая пластинка с живой записью из Ла Скала. Ты говоришь - посидим. Ты не говоришь - послушай, у меня тихо, стерильно чисто, у меня за стеклом - дипломы и кубки, как галерея предков, и биржевые сводки на журнальном столике, и не хватает твоих шагов.
И он должен сказать - я бы с радостью, но. У меня вечер занят, моя женщина готовит рагу и брошюрку ювелирного магазина, и пес ждет, когда я с ним погуляю. А он почему-то говорит - давай, только заедем, купим шоколадку.
И ты думаешь - ебать, шоколадку.
И вы заезжаете в какую-то дыру, и он покупает пару этих ужасных плиток, при производстве которого не пострадало ни одно зерно какао, и ты не возражаешь, потому что у тебя дома специально припасен набор трюфелей от лучшего шоколатье - ты ведь знаешь, что ему к коньяку всегда жизненно необходим шоколад. Ты не возражаешь, потому что так можно побыть вместе еще полчаса. Смотришь, как он улыбается кассирше, и консультанту, и даже охраннику у камеры хранения. Отвратительная привычка - улыбаться всем подряд.
А потом вы сидите, развалившись, в удобных креслах, он внимательно слушает оперу, словно после прослушивания ему предстоит писать тест. И ты смотришь на него, и злишься на весь белый свет, и допиваешь коньяк залпом, и тянешься за сигарой. И он выгоняет тебя курить на балкон, и ты это позволяешь, но никуда не торопишься, куришь не спеша, чувствуя себя абсолютно неживым. И ему быстро становится скучно, он приходит к тебе, отмахивается от дыма, стоит рядом, смотрит с высоты на город, и улыбается городу.
Твою мать, думаешь ты, даже на город он тратит свою любовь, но только не на меня.
А потом вы целуетесь, прямо на балконе, и потом на ковре, и в кресле, и в кровати, и выясняется, что у него есть еще множество не потраченных улыбок для тебя, тебя одного.

А вы говорите, обоснуй...