Первое, что слышит Стив - это вспышка.
читать дальшеХарактерная фотографическая вспышка, где-то совсем близко над ухом. Роджерс вздрагивает и пытается открыть глаза, но это кажется невозможным, и когда он вскидывает руки, на глазах обнаруживается марлевая повязка. Он пытается размотать марлю, но его руки кто-то перехватывает и удерживает. В ушах стоит тонкий противный звон, как обычно бывает после легкой контузии. Сквозь этот звон прорываются невнятные возгласы - то визгливые, то рокочущие, а еще кто-то упорно воркует над ухом, но слова разобрать совершенно невозможно. Кажется, что все голоса доносятся сквозь толщу воды - и эта мысль почему-то кажется очень тревожной.
В ноздри прокрадывается острый запах магния. Стив давится тяжелым запахом и кашляет, отчего уши плотно закладывает, а потом слух возвращается окончательно.
- ...это возмутительно! Безопасность пациента! Генерал!
- ...да уберите его уже отсюда. Срань господня, это лазарет или балаган.
- ...сэр, всего пара фотографий для первой полосы, личное распоряжение сенатора...
- Парень, своей филькиной грамотой будешь трясти перед девицей в коридоре, она впечатлится. А я этой бумажкой подотрусь и не замечу. Сержант, выведите гражданских... Нет, к Старку это не относится.
Роджерс рывком садится на кровати, отстраняет, наконец, настойчивые прохладные руки, - участливое воркование становится возмущенным, - и стягивает повязку. В глаза ударяет яркий свет, а голоса разом замолкают.
Они смотрят на него с тревогой и ожиданием - полная комната людей, военные и медики, замершие на полушаге, словно играющие дети по команде ведущего. Стив узнает комнату - это одно из помещений в том нелепом убежище за антикварным магазином в Бруклине, куда его когда-то привела агент Картер. Больше в памяти ничего нет - только звонок колокольчика и длинные коридоры.. Он щурится, заслоняясь от света, и через секунду вспоминает, что эксперимент с сывороткой закончился, и что-то пошло не так, и что он очень долго лежал, не шевелясь, и ему снилось огромное количество странных снов, тревожных и тягостных.
Ему снилось чудовище в фашистской форме с обнаженным, окровавленным черепом. И осенняя грязь в паре дюймах от лица, когда часами лежишь в засаде за грудой бревен, и запах прелой листвы окутывает тебя полудремой, а в щит невесомо ударяют холодные капли, и рядом Дуган бесцельно щелкает зажигалкой, распространяя тихий запах бензина. "Не делай этого, мы сможем его посадить!" И крики, взрывы, пролетающие тела с развороченными внутренностями, пламя до небес, грохот гусениц и рев моторов, и жирная сажа на лице, которую чувствуешь физически, и которую трешь, трешь автоматически, держа осколок зеркала перед лицом скорее для приличия, чем для пользы, потому что мыслями ты далеко, и тебе на самом деле нет никакого дела до этой сажи, пока кто-то не вынимает у тебя из рук и тряпку, и зеркало, и не говорит тихо "Дай, помогу" - тихо, ласково, от чего по спине бегут мурашки.. "Я найду Говарда, пожалуйста, ради всего святого, Стив!.." Ему снился щит, легкий и тонкий, как альбомный лист, абсурдно раскрашенный под мишень, - и было в этом что-то невозможно правильное: весь огонь на меня, так и нужно, "может, в черно-серый, Капитан? Или хаки? Не слишком вызывающе?" - "Я к нему уже привык, капрал. Бело-сине-красный вполне подойдет." Ему снились усталость и горе, и обманчиво крепкие пальцы, ночь за ночью выскальзывающие из его руки, и траурный паровозный гудок, окровавленные доски, и успокаивающий шепот "Тому, кто остается, всегда труднее..." и ярость, и торжество, и торопливые поцелуи, и что-то очень жаркое, всеобъемлющее, споры, смех, тренировки, тренировки, тренировки, и яркое голубое сияние, ледяное и смертоносное. "Он объяснит, как посадить самолет!" И мысль "Прости, прости меня, я не могу рисковать их жизнями," и воющий металл, распадающийся на куски, и сходящий с ума радар, и удар, выламывающий ребра ремнями безопасности, трескающееся стекло, ледяная вода, боль в груди и медленно меркнущий свет.
Это был невозможный, бесконечно долгий сон, от которого в памяти мутной тиной колышутся образы. Почему-то этот сон кажется тягостным, но цельным, а вот окружающая реальность в цельную картину укладываться совершенно не желает, распадаясь с каждым движением головы яркими стеклами калейдоскопа.
Стив с удивлением оглядывает свои руки, утыканные пластиковыми трубками от нескольких капельниц, нетвердо поднимается на ноги, по-прежнему игнорируя возмущение врача, сосредоточенно переводит взгляд на Старка и цепенеет - тот осунулся и кажется постаревшим на несколько лет. Виски тронуты сединой, между бровей появилась глубокая морщина. Стив смотрит на него с недоумением и странным чувством вины, а Говард непроницаем, только глаза горят странно, знакомо, почти одержимо, словно он держит в руках очередное свое изобретение. Стив шарит взглядом по лицам остальных, но ни Пегги, ни полковник Филлипс, ни помощники Эрскина не выглядят изменившимися. Усталыми, напряженными, замершими в ожидании - да, но не постаревшими...
- Сейчас 1945 год, Капитан, - говорит Филлипс в своей обычной, насмешливо-грубоватой манере, словно прочитав его мысли. - Ну и горазд же ты поспать, сынок.
- Мы победили? - хрипло выдыхает Стив, и Филлипс расплывается в ухмылке:
- Само собой. Уже полгода как разделали фрицев под орех.
- Мы нашли тебя, - перебивает Пегги зло. - Хоть ты и сделал все, чтобы этого не допустить.
- Картер, - предупреждает Филлипс, но агент не обращает на него внимания.
- То есть, Старк нашел, - продолжает она. - Не знаю, как. Мы уже и не думали..
И внезапно делает шаг вперед, обхватывает Стива за шею, прижимается к нему всем телом и целует яростно, словно надеясь задушить этим поцелуем. И это тоже абсурдный поворот калейдоскопа, потому что такого не может быть, и непонятно, что с этим делать: Роджерс пытается отступить, но Пегги следует за ним, и ему остается только осторожно придерживать ее за талию, словно партнершу по фигурному катанию, которой предстоит выполнить сложный элемент. И когда она наклоняет голову набок, закрывая глаза и морщась, словно ей очень больно, Стив видит лицо Говарда, и почему-то ему очень хочется, чтобы эта минута уже закончилась...
И дальше на него наконец-то обрушивается доктор Чаттел, который отгоняет странно затихшую Пегги, усаживает Стива на кровать и требует сгибать руки, стучит по коленям, оттягивает веки и светит в глаза фонариком, и Роджерс послушно открывает рот, щурится, позволяет снять трубки, автоматически отвечает "Да, сэр. Спасибо, сэр. Нет, сэр, не больно," и все вокруг взахлеб рассказывают об айсбергах, Берлинской стене, салюте над пустым гробом, новой серии комиксов, но все эти цветные осколки реальности не помещаются у него в голове, раскалывают виски изнутри пульсирующей болью: "Я должен был умереть. Я умер. Что-то из происходящего - просто дурной сон."
- Больному нужен покой, в конце-то концов! - возмущается доктор Чаттел, и все как-то разом начинают собираться.
- Говард, вы не могли бы остаться? - говорит Стив, отстраняя медсестру.
- Вам нужно отдохнуть, молодой человек, вас и так возмутительно перенапрягли, да и анализы... - начинает было Чаттел, указывая на заготовленный шприц, но Стив упрямо качает головой:
- Мне нужно кое о чем спросить.
- Бросьте, док, Старк с таким трудом откопал свое сокровище, - зажимая в зубах сигару, хмыкает полковник.. то есть, судя по звездам, которые наконец-то удается разглядеть Стиву, генерал Филлипс. - Он будет последним, кто захочет причинить Роджерсу вред. Идемте. Успеете еще нацедить из нашего бравого Кэпа пару ведер крови.
Все выходят, а Говард делает пару шагов к нему, держа руки в карманах. Дверь в палату закрывается, тишина набивается в комнату, словно вата, они смотрят друг на друга в молчании, а потом вдруг Старк наклоняется близко-близко и берет Стива за грудки.
- За штурвал я тебя больше никогда не пущу, - говорит он с невозможным сочетанием боли и нежности, и Стив обхватывает его, отвечает на поцелуй, прижимая к себе крепко и отчаянно, и это так хорошо, так нужно, и осколки перестают рассыпаться в пальцах, складываясь наконец-то в прозрачную, крепкую, правильную реальность.