И мне очень понравилось, хотя так и не скажешь
Они приходят ко мне в голову и рассказывают свою историю - живые, выпуклые, настоящие до мурашек. Я слушаю их, вижу до мельчайших черточек лица и жесты. Восхищаюсь. Вижу весь сюжет, все эмоции, всю боль, хитросплетение интриг, слышу правильные фразы. И говорю - простите. Вы ошиблись головой. Я не умею писать макси.Я перестал заморачиваться шапками к своему творчеству. Но надо хоть какой-то ворнинг повесить, блин.
В общем, original characters, отрывок из середины ненаписанного макси, сплошные кровь-кишки-распидорасило, ничего не понятно, просто кому-то надо было выговориться, и в такие моменты я не могу не. Даже если тошнит от того, что нужно сказать.---
В какой-то момент понимаешь: другой никогда не станет твоим. Другой никогда не станет тобой. Ты никогда не познаешь его, со всеми его потаенными уголками, загадками, тайнами, воспоминаниями, страхами и надеждами. Как бы глубоко ты ни погрузил руки в бесплодной попытке нащупать его, прижать к себе. Это невозможно. Тебе может даже казаться, что это получилось, и что другой стал твоим, твоим, принадлежащим тебе, близким, родным, знакомым, вот он - в твоих руках. На самом деле ты сжимаешь фантом. Иллюзию. Тебе никогда не понять другого - ты можешь познать лишь себя в другом, узнать в нем то, что тебе самому близко. Нащупать в мутной воде те осколки, которые отражают тебя, сжать их радостно и пребывать в убеждении, что держишь что-то, кроме самообмана.
читать дальшеТы можешь заставить его быть рядом, быть таким, каким ты его видишь, делать то, что тебе привычно и правильно - обманом, убеждением, просьбами, хитростью, угрозами, - но это иллюзия контроля, иллюзия обладания, лишь иллюзия. В какой-то момент его инаковость, его отличие становится заметным. И в какой-то момент, когда ты наслаждаешься ощущением обладания, он вдруг взрывается, срывается, словно цирковое животное, сносящее голову дрессировщику одним ударом лапы. И прежде, чем ты успеваешь перевести дух от боли, он уже - чужой, чуждый, незнакомый. Расправляет плечи и встает в полный рост. Ты не контролируешь его. Не понимаешь. У тебя нет власти над его чувствами. Это нормально. В какой-то момент понимаешь это. Сперва больно. А потом ты счастлив. Это правильно. Так и должно быть.
Хуже, когда ты сам оказываешься в роли чужого. Когда чувствуешь, что в тебе узнают себя, смотрятся в тебя, как в зеркало, любят в тебе себя, любуются собой, снисходительно считают тебя понятным, очевидным, гордятся твоими успехами - своими успехами, переживают за твои неудачи - свои неудачи, гневаются на твоих обидчиков - своих обидчиков. Чувствуешь себя спутанным, как муха в паутине, спеленутым чужими взглядами, у тебя на плечах - тонна чужих слов, мыслей и воспоминаний, у тебя бока болят от корсета из объятий и нежных прикосновений, и ты задыхаешься от собственной предсказуемости. Тебя уже нет, тебя поглотил другой, притянул, почти познал. Не познал, конечно, но убедил себя и тебя, что ты познаваем, конечен, плосок, сжат до дюжины фраз в личном деле. Играешь свою роль, как марионетка, запрокидываешь голову, но не видишь нитей, и был бы рад порвать с этим искусственным существованием одним ударом, но не видишь, куда бить, где корень тех зол, что разъедают тебя изнутри, сплющивают, уничтожают. И ты сам начинаешь уже верить, что ты - то, что познал в тебе другой. Что ты - добрый малый или законченный подлец. Бессердечный, легкомысленный повеса. Или сентиментальный, наивный дурак. Или противоречивая личность, непредсказуемая и познанная в своей непредсказуемости. Отражаешься в чужих глазах и веришь этому отражению больше, чем себе. Но пока все внутри не сведет от боли, будешь ходить по намеченному кем-то маршруту, говорить нужные слова, играть свою роль.
В этом-то и есть самый большой ужас, видишь? Все, что связывает двух существ - это бесконечный танец познания. Каждый из них пытается познать другого так глубоко, как может, торопится ощупать его своими ложноножками, запустить в него свои щупальца поглубже, притянуть поближе, сделать понятным и безопасным. Потому что их пугает то, что непонятно. Их злит то, что непонятно. Нельзя быть рядом с тем, что непонятно. Нужно либо сделать это, чуждое, разностороннее, противоречивое понятным, впихнуть в известные рамки, обточив и обломав по краям. Либо убедить себя и его, что непонятного и противоречивого не существует.
И потом ты не можешь больше, тебя тошнит от своей последовательности, упорядоченности, логичности, выверенности, отмеренности, и ты взрываешься, ты бесишься, рвешь и рвешься. И тут, знаешь, что самое жуткое? Не страх и не гнев другого. Не его обида и не его боль. Самое страшное - это понимающая улыбка. Понимающая улыбка. Знаешь? Когда ты рвешь, кричишь, ломаешь, разбиваешь руки в кровь, а другой думает, что он все еще понимает. Когда ему кажется, что ты предсказуем. Когда он считает, что ты укладываешься в его понимание. Когда ты делаешь что-то, причина чего - невозможность быть настолько плоским, невозможность принадлежать другому - а он все еще думает, что ты принадлежишь ему. Когда ты в отчаянии пытаешься вырваться, а он все еще сжимает пальцы на твоем горле. Он ласково, понимающе улыбается, думая, что он так глубоко в тебе, так надежно погрузил свои руки в тебя, что понимает, почему ты сейчас делаешь то, что делаешь. Когда ему кажется, что он знает причины и предпосылки. И тебя бесит эта самоуверенность, эта наглость, с которой этот, другой, присваивает тебя себе. Подминает и присваивает. Ты готов убить его за эту самоуверенность. Ты рвешь и разбиваешь, а улыбка не пропадает. И ты готов вывернуться наизнанку, уничтожить его и себя, весь мир уничтожить, господи боже, только чтобы эта самоуверенная ухмылка исчезла с его лица. Потому что на дне твоего гнева скрыт страх. А что, если другой прав? Если он узнал тебя так хорошо, что он уже - ты? Он внутри, внутри твоей головы, в твоем сердце, в самой твоей сердцевине, оберегаемой и священной? Что, если он познал тебя, действительно познал, законспектировал, запомнил, вычислил. Что, если он так хорошо тебя понимает, может быть, господи иисусе, даже лучше, чем ты себя? Что, если он побывал уже так глубоко, что у тебя не осталось ничего своего, только своего, блаженно непознаваемого, блаженно непонятного, блаженно неизвестного? Хуже того, что, если он бывал в тебе так часто и подолгу, что наследил, оставил в тебе столько себя, что ты вовек не вычистишь себя от его следов? Его мыслей, его воспоминаний, предпочтений, эмоций и убеждений? Что, если ты сам бывал в нем так много, что заражен им, словно вирусом, словно долбанной простудой? Это излечимо? Можно ли вывести из себя другого, словно вшей? Или это - как СПИД, как рак, будет медленно убивать тебя изнутри?..
И эта мысль столь невыносима, что ты готов убивать. Убивать другого, посмевшего проникнуть в тебя. Потому что у каждого есть внутри то, что не должно быть познано. То сокровенное, священное, уважаемое пространство, где ютится наша душа - если она существует. Или где хранятся тот первичный код, который делает нас нами. Будь прокляты те, кто снабдил человечество специальными щупами и картами местности, позволяющими проникать глубже. К черту. Чертовы умники.
-
Он замолкает на полуслове, исподлобья смотрит в стену за стойкой, лицо его застыло маской, никак не согласующейся с тем, что он только что сказал.
- Я понимаю, тебе пришлось трудно, - говорю я дежурно, ошарашенный, испуганный, жалкий, и сам не знаю, что несу, и как быть более искренним в этот момент, когда он впервые более-менее нормально говорит со мной, и сказанное им настолько неожиданно, жутко и не укладывается в голове. - Тяжело терять родных. Пусть даже это было давно и в бою...
- Ему размозжили череп, - говорит он бесцветно. - В пьяной драке. Его мозги забрызгали мои ботинки.
У него свинцовые глаза и он два дня не брился. Его дыхание - на моей шее, он наклонился так близко, что это почти интимно.
- Знаешь, что я почувствовал, увидев, что его извилины покрыли асфальт в радиусе десятка футов?
Я не отвечаю. Просто медленно сползаю на край стула, словно надеясь сбежать.
- Радость, парень. Своей смертью он освободил меня, - он делает глоток, со стуком ставит стакан, шлепает в янтарную лужу алкоголя мятую купюру и отходит от стойки.
Я смотрю в свой коктейль, и в голове у меня звенит от ощущения, что весь этот разговор был незамысловатым предостережением.
Что-то подсказывает мне, что друзьями нам не стать.