Написал драббл за день до похода в кино, потом два дня пытался стереть ко всем чертям, исправить, дополнить, переписать - агония невозможности выразить словами. Пусть уж остается тем туго смотанным комком, которым получился в итоге.
Теряя равновесие
Стив просыпается, когда его рывком выкидывают из кровати.
читать дальшеТочнее, Стив не просыпается. Просто его тело реагирует раньше, чем он успевает хоть что-то осознать, и он вскидывает руку, успевая перехватить лезвие в миллиметрах от своего горла. Ему и не требуется просыпаться, в общем-то. Его тело готово действовать почти инстинктивно, заученными до автоматизма движениями - вывернуть плечевой сустав, разбить коленную чашечку, опрокинуть нападающего - но Стив успевает остановить себя сознательным усилием.
Туповатый хлебный нож все еще врезается в его ладонь, но он пока не чувствует боли. Смотрит в пустые голубые глаза напротив.
Они оба почти не дышат.
А потом Стив очень медленно говорит:
- Баки.
И ничего не происходит. Баки смотрит на него и мимо него, у него не сведены брови, не сжаты губы, не сужены глаза - его лицо абсолютно расслабленно и пусто, кажется, Баки спит и видит обычный для него сон. Или его, Баки, тут и нет вовсе. Будто во сне кто-то подкрался и влез, просочился в него, натянул на себя это тело, как удобный костюм. Баки не шевелится, напоминая дроида, безнадежно зависшего на середине выполняемого процесса.
- Баки. Это я, Стив, - говорит Стив медленно и внятно. - Не нужно, дружище. Слышишь меня? Баки?
Ему страшно не хочется драться.
Баки моргает, словно очнувшись от глубокой задумчивости, осматривает свою руку с ножом оценивающе, как что-то инородное. Неторопливо отводит лезвие, делает пару спотыкающихся, шатких шагов назад, опускается на край кровати. Может, дело в искажающем тусклом свете фонарей, но Баки кажется вызывающе расслабленным. Окидывает Стива долгим взглядом, прикрывает глаза и отворачивается к окну. Роджерс видит, как напрягается его челюсть. Стив догадывается, что сейчас Баки больше всего хочется остаться одному, обхватить раскалывающуюся голову. Зажать в зубах резиновый жгут или уткнуться в подушку и почти беззвучно кричать.
Стив медлит пару секунд, пока напряжение немного спадает и к нему возвращаются ощущения. В ушах шумит, во рту подозрительно горько - когда он успел прикусить язык? Нужно промыть и перевязать вспоротую руку. А еще следует, по выражению Ника Фьюри, "превентивно обезвредить" лучшего друга. "Превентивно обезвредить", господи боже. Как он ненавидит это выражение, сколько в нем лжи и лицемерия в лучших традициях директора. "Превентивное обезвреживание" - это как тонкая жировая пленка на бульоне из интриг, политики сдерживания, гонки вооружений, паранойи и жестокости, и все это вызывает у Стива омерзение.
Во взгляде Баки - понимание и ожидание контр-наступления. Стиву хочется безоговорочной и немедленной капитуляции. Он опускается на корточки перед Баки, вглядывается ему в лицо.
- Когда-нибудь ты не успеешь мне помешать, - говорит Баки со странной интонацией.
- Я всегда буду на секунду быстрее тебя, старик, - отзывается Стив.
- Я убью тебя, рано или поздно.
- Не могу понять, ты предупреждаешь или предвкушаешь?
Баки смотрит на него, кажется, с жалостью и со злостью, слегка качает головой и отворачивается, словно ночной Бруклин за окном захватил все его внимание. Стиву хочется положить руку ему на плечо, чуть сжать, сказать, что он будет рядом до конца, что они обязательно справятся, что его вовсе не пугает происходящее - и правда, не пугает ведь, - что он привык и к странным, чуть маниакальным улыбкам, и к сжатым кулакам, и напряженным, проступающим скулам, и к тяжелым взглядам, и к долгому молчанию. И что когда они идут по бульвару, вглядываясь в сверкающие на солнце стекла небоскребов, и Баки внезапно хватает его за запястье, словно теряя равновесие - ему не сложно и не странно. И что когда утром его будит грохот на кухне, и он вбегает, как идиот, в одних трусах и со щитом, и подскальзывается на разлитом молоке, и чудом не пропарывает ноги осколками, а Баки стоит у разгромленного стола, остекленело глядя перед собой, уронив руки, сжимая остатки разорванной пачки кукурузных хлопьев - это ничего страшного, бывает. И что иногда молчаливый, отстраненный, сосредоточенный Баки внезапно улыбается - не той своей новой кривой искусственной зловещей усмешкой, а искренне и открыто, как в старые добрые времена, и эти моменты бесценны. И что Стив больше не позволит Наташе упоминать возможность посещения психолога, и дело не только в том, что Баки вылил на себя полкружки кипятка, просто ему самому противна мысль, что кто-то будет копаться в голове его друга, пусть даже с благой целью и очень осторожно. И что он старается не вмешиваться, потому что слишком долго отрывочная, горячечно-безумная жизнь Баки определялась приказами и желаниями других людей, так что сейчас давить на него, даже во благо - просто бесчестно. И что они оба давно не надеются, что все будет, как раньше - уже понятно, что не будет. И это ничего. Не страшно. Дальше в любом случае будет лучше.
Ему хочется положить руку на плечо, сжать ободряюще, но он думает, что Баки молча сбросит его ладонь. Поэтому он встает и уходит в ванную, достает аптечку, долго неторопливо промывает порез, перевязывает, морщась, левой рукой, прислушиваясь к звукам из комнаты.
Когда он возвращается в комнату, Баки там, конечно, уже нет. Ладонь тупо и привычно ноет свежей раной. Стив одной рукой поправляет сбившуюся простынь, залезает под одеяло и закрывает глаза.
Дверь он не запирает.