791. Запись о трудной жизни ЧЭшников.

[frisky-diary]

"Москва. Век XXI." серия "Как закалялась сталь" или "Откуда есмь пошел тореадор на земле русской"

Год 1862, в ролях Аристарх Волконский (Гамлет) и Лоран д'Эпинэ (Есенин). Черно-этичный скандал, виктимный негативизм - одна штука. Прекрасные идиоты - две штуки. )

Как точно описал это Джесс - "пять страниц истерики" )

---

Аристарх не успевает понять, как это случилось...

Аристарх не успевает понять, как это случилось, но невольно замирает на долю секунды – забыв выдохнуть, машинально облизывая губы. Белоснежные измятые простыни, очаровательный рыжеволосый молодой человек – и алые капли крови на его шее и груди. Еще через секунду капли крови сливаются в сплошной поток, юноша хрипит, и эти звуки вырывают Аристарха из тореадоровского оцепения, разрушают красоту момента, и Волконский слышит, словно издалека, свой собственный крик..
Он не знает, что делать, растерянность, переходящая в панику, не дает мыслить спокойно, и решение, кажущееся Аристарху единственно возможным – не верным даже, заставляет его рассечь собственное запястье острыми ногтями и, смешивая свою кровь с кровью Лорана, приложить его к губам юноши.

- Карина, я не знал, что делать! – спустя полтора часа Волконский, нервно ломая пальцы, стоит в гостиной Карины Одинцовой и рассказывает ей о случившемся. Карина ослепительна, Карина спокойна, Карина курит длинные тонкие сигареты и лениво выдыхает дым. Аристарх невольно следит за идеальными пальцами, идеальными губами и идеальными изгибами дыма, хотя его трясет, не прекращая, уже второй час.
- Успокоиться. Это то, что тебе стоило сделать. – Бархатный голос Карины мог быть таковым – а мог и не быть, и сейчас Волконский отчетливо чувствует холодное лезвие под этим бархатом. Пока что не зазубренное.
- Карина, он умирал!
- Конечно, умирал. От прокушенной аорты почти всегда умирают, тебе стоит об этом помнить, когда ты решаешь поужинать.
Волконский вспыхивает.
- Я не ужинал! Я не ем своих любовников!
- И напрасно, мальчик мой, это очень экономично и красиво. И позволяет избежать ненужных проблем. Вот, например, сейчас ты пойдешь и распахнешь шторы в своей спальне – кажется, ты там его оставил, да? Через три часа восход.
Волконский со стоном хватается за виски, Карина не обращает на него ни малейшего внимания. Через пару секунд Аристарх отнимает ладони от лица.
- Я этого не сделаю. Это несправедливо. И..
-.. и неужели ты зря его спасал? Да, зря. Я не хочу слышать возражений, Аристарх.
- Карина!
- Волконский, ты сделаешь то, что я сказала. Иначе ты будешь сам отвечать и за себя, и за него. Не обращают в пятьдесят лет! Ты не удержишь его, не хватит силы крови, а мне такого счастья не нужно – два молодых и дурных sodomite. Хватает тебя.
Аристарх нервно вскидывает голову, и, не мигая, смотрит на своего сира, тихо отвечая:
- Я способен отвечать за свои поступки, Карина. Я не сожгу его. Он слишком красив.
Карина поднимает глаза на Волконского, во взгляде ее мелькает сожаление, но тут же исчезает, а через секунду Карина отворачивается, бросая такое же холодное:
- Через три дня тебя не должно быть в Париже. Забирай своего д'Эпинэ и езжай в Петербург. С этого момента ты будешь жить там, без права уезжать куда бы то ни было без моего разрешения. О моем покровительстве можешь забыть. Теперь ты один, Волконский.
Аристарх молча, подчеркнуто спокойно, кивает и выходит из гостиной госпожи Одинцовой.


..Бледная кожа так идет его рыжим волосам, почти светится в полумраке утренней спальни. Тяжелые, задернутые портьеры не пропускают ни луча солнечного света. Лоран спит, красивые губы чуть подрагивают, раны не шее уже затянулись. Волконский мрачно сидит в кресле напротив и ждет, пока молодой человек проснется.


- Чудовище, что ты со мной сделал?! – этот разговор начинает надоедать Волконскому, он сдерживается из последних сил.
- Я тебя обратил. Потому что ты умирал.
- Потому что ты, упырь, решил мной поужинать?! – Лоран, похоже, сдерживаться не собирается. Они третий час выясняют отношения, Аристарх твердо решил не вставать из кресла – потому что иначе пострадают предметы интерьера – и это в лучшем случае. Лоран носится по комнате, иногда яростно замирая.
- Я не собирался тобой ужинать. Я просто не сдержался, целуя тебя в шею, прости.
- «Прости»! Ты вообще понимаешь, что.. что.. Господи, да это же просто чертовщина, вампиров не существует, Волконский, зачем ты меня мучаешь, скажи, что это просто отвратительная шутка!
- Это не шутка. Я не советую проверять, откидывая портьеру. Просто поверь мне на слово – тебе будет очень больно.
- Черта с два, мне и так очень больно! Если это действительно не шутка.. Аристарх, foutre, как мне жить дальше, ты вообще представляешь?!
Это становится последней каплей, Волконский в ярости вскакивает из кресла:
- Я не представляю, как дальше жить мне, а ты просто неблагодарная скотина! Я дал тебе вечную жизнь, бессмертие, чем ты недоволен?!
- Я не просил у тебя этой вечной жизни, заметим!
- Punaise!
- Traînée!
Волконский, не в силах выносить этого больше, выбегает из комнаты, на секунду замирая в дверях:
- Через три дня мы должны уехать в Петербург. Либо ты едешь со мной, либо живи как хочешь. – Он хлопает дверью, прислоняется лбом к холодному полированному дереву косяка и замирает. Это увлечение кажется ему каким-то роковым, он никогда не думал, что что-то может так сильно влиять на его жизнь – и вот, пожалуйста: никакого Парижа, никакой работы у Карины, никаких перспектив – все это длиной в вечность, и из-за чего! Из-за глупости, нелепой случайности, girond france gaupe, мать его!
Аристарху кажется, что он ненавидит Лорана. В ответ на эту его мысль с той стороны двери раздается звук разбиваемого стекла.

---

Аристарх ненавидит железные дороги, но это самый быстрый и удобный способ добраться до Петербурга. Они с Лораном не разговаривают с того момента, как зашли в купе, да и до этого последние два дня обменивались короткими обрывистыми фразами, изредка срываясь на бурные скандалы. Волконского уже вымотал этот переезд, он отчаянно не хотел расставаться с Лизой и – чего греха таить – ужасно не хотел оставаться один на один с Лораном, с непрекращающейся обидой и нелепостью происходящего. Поэтому сейчас он делает вид, что дремлет, наблюдая из-под прикрытых век за Лораном. Тот читает, иногда отрываясь и тоскливо глядя за окно – время позднее, шторы подняты, и прекрасно видна почти полная луна. Лунный свет идет молодому человеку, но Волконскому кажется, что солнечный шел еще больше, и он чуть грустно вздыхает про себя: где-то в глубине души он чувствует себя виноватым перед д’Эпинэ, но ни за что не признается в этом. А еще ему ужасно хочется целоваться, но первым он ни за что не подойдет.


Волконский нравится Лорану - и всегда нравился, иначе бы они не оказались в одной постели. И, хотя д'Эпинэ уверен, что жгучая обида скоро перекроет влюбленность, он по-прежнему очарован этими движениями - то резкими, то плавными, так что любой утрированный жест, будь то гордо вздернутый подбородок, прижатые к губам в задумчивости пальцы или иронично приподнятые брови не кажутся наигранными. Это с него копируют отведенный мизинец парижские модницы - теперь Лоран понимал это со всей необъяснимой ясностью. С него списывают героев пьес, которых потом актеры Comédie-Française воспроизводят убого и неверно - ведь они не видели его, и не знают, как на самом деле прекрасна его улыбка, и как он смотрит, чуть прикрыв глаза, из-под пушистых ресниц. "Я схожу с ума," - думает Лоран с раздражением, с трудом отрывая взгляд от темного окна, в котором отражается Аристарх. - "Этот русский свел меня с ума. Нет, он сам сумасшедший, и заразил меня этим. Может, он так прекрасен, потому что он... черт... он..." Даже мысленно признавать этого не хочется. "Нечисть. О Господи, какой бред..." Лоран запускает пальцы в волосы, и вздрагивает, понимая, что с трудом продирается сквозь спутанные колтуны - он не расчесывал их со вчерашнего дня, и теперь вьющиеся пряди превратились во что-то жесткое, похожее на воронье гнездо.. он бросает взгляд в окно на свое отражение - нет, внешне все выглядит не настолько ужасно, как наощупь, но насколько же ему плохо от осознания, что это некрасиво наощупь. И что могло бы быть более красиво. Раньше это бы не вызвало такого отчаяния, такой почти физической боли в запястьях и в кончиках пальцев. Чертыхаясь вполголоса, он достает из саквояжа гребень, и осторожно начинает расчесывать волосы, мысленно продолжая бесконечное "Вот теперь я точно сошел с ума... точно сошел с ума..."
- И что мы будем делать в твоем Петербурге? - раздраженно спрашивает он, глядя на Волконского исподлобья сквозь занавесь рыжих прядей.


Аристарх медленно открывает глаза, и некоторое время молчит, наблюдая за тем, как Лоран расчесывает волосы, любуясь переливами рыжих волос, которые становятся идеальными после пары движений гребнем.
Впрочем, это не компенсирует всего остального, и Волконский отвечает со вздохом.
- Как ни кошмарно звучит, жить. Тебе понравится Петербург, его называют Северной Венецией, и там очень красиво. А еще там очень сыро, очень холодно и совсем не Париж, но что делать. И вообще, я тебя с собой не тащил силой, не делай вид, что тебя заставили.


- Конечно, меня никто не заставлял, - огрызается Лоран, откидывая волосы и начиная заплетать косу, - и делать меня... этим, - он брезгливо обводит себя рукой, - тоже просил я. Ты просто лишил меня выбора немного раньше, не находишь?
Ему отчаянно тоскливо - раньше он никогда не чувствовал себя таким несчастным. Он заранее ненавидит Петербург и всю Россию, потому что они для него сливаются воедино с новой жизнью - без солнца, без нормального общения, жизнью осторожной и полной тайн, словно он виноват в чем-то. И Аристарх - его прекрасный сумасбродный русский оказался вдруг незнакомцем, про которого он, Лоран, совершенно ничего не знает. "Мне одиноко. Я хочу домой."
- И если Петербург мне должен понравиться, что же ты выглядишь так, словно тебя отправили в ссылку? - ему хочется плакать, но вместо этого он выплескивает злость на своего единственного близкого. Ему мстительно хочется, чтобы этому воплощению красоты и изящества было так же больно, как ему сейчас. А в чем-то ему все равно - если Волконский разозлится, то просто довершит начатое, и убьет его. Перспектива не кажется намного ужаснее ночного прозябания в чужой стране. "Обними меня. Скажи, что все будет хорошо, что ты знаешь, что делаешь."


В последние три дня Аристарху кажется, что его голова начинает болеть от малейшего намека на скандал. Он раздраженно трет виски, укоризненно глядя на колкого, такого непривычного Лорана. Боже, где была моя голова, когда я начинал все это? Надо было переспать с ним один раз и прекратить. Волконский понимает, что эти мысли вызваны раздражением и усталостью, и злится на себя за эту слабость, но не может ничего с собой поделать, а Лоран только подливает масла в огонь этим своим «что же ты так выглядишь, словно тебя отправили в ссылку».
- Да потому что, черт подери, меня отправили в ссылку – благодаря тому, что я, идиот, кинулся спасать тебе жизнь, вместо того, чтобы просто оставить с перегрызенной шеей. Все так делают, и мне следовало, так нет же, черт меня дернул! Да, я обратил тебя, «сделал этим», - в голосе его прорезываются истерично-издевательские нотки, но Волконский не замечает этого, распаляясь все сильнее, - чтобы ты, foutre, мог сейчас действовать мне на нервы, разговаривать, расчесывать свои прекрасные волосы, одним словом – жить, заметь, жить, ни о чем не думая, зато я теперь должен думать обо всем! О тебе, потому что я, черт тебя дери, за тебя отвечаю, о том, как жить дальше без покровительства своего сира, а заодно – без общения с ней, без своей сестры, без возможностей и перспектив – и все из-за твоей паршивой жизни, которая, кажется, мне нужна больше, чем тебе!
Он снова откидывается на спинку кресла и прикрывает глаза рукой, произнося почти неслышным шепотом, на выдохе:
- Я никогда больше никого не буду обращать.


Лоран смотрит на Аристарха, не моргая, молча выслушивая гневную тираду. У него в голове роятся варианты ответов - обидные и обиженные, жесткие и умоляющие, но выговорить он некоторое время ничего не может, пораженный и обиженный.
- Ну так убей меня сейчас, - говорит он срывающимся голосом. - Убей, давай, и возвращайся к своему сиру, к своей сестре, к остальным - которые "все так делают", - он срывается на крик, вскакивает на ноги, - к своей восхитительной и прекрасной жизни, потому что я не смогу дать тебе всего этого, и никогда не заменю тебе возможности и перспективы! Я - это просто я, я обожаю Европу, и утреннюю росу, и ледяной виноград к белому вину, играть на рояле, пока окна распахнуты и по паркету скользят солнечные лучи, и кто я теперь без всего этого, я ненавижу тебя за то, что ты сделал, и ты прав - моя паршивая жизнь теперь никому не нужна, в том числе и мне!
Он выбегает из купе, проносится по вагону, не обращая внимания на приоткрытые любопытно двери, и, наплевав на нормы приличия, садится в углу коридора, утыкаясь в колени и беззвучно всхлипывая. "Я сломал жизнь ему, он сломал ее мне," - мечется у него в голове паническое осознание. - "Я не нужен ему, не нужен, он терпит меня, потому что пока не может иначе, но потом он выгонит меня, как я без него, Господи, куда, зачем?..."


Аристарх пару секунд, не мигая, смотрит на захлопнувшуюся дверь купе, после чего разражается тирадой на русском, прерываемой истеричными рыданиями. Он ненавидит Лорана за этот эмоциональный шантаж, он уверен, что, не драматизируй Лоран ситуацию, она бы не казалась ему такой ужасной, а сейчас Аристарху самому отчаянно хочется плакать из-за того, что этот француз никогда не сможет больше танцевать на янтарном солнечном паркете..
Нет, невыносимо, невозможно! Может быть, действительно убить его? Карина ждет именно такого исхода, Волконский почти уверен в этом, как уверен в том, что, убив Лорана, он легко вернется в Париж и все будет, как раньше.
Волконский запускает пальцы в волосы. Чудовищные мысли, до чего его довел этот истеричный француз, просто немыслимо!
Упрямство не позволяет Аристарху думать, что он не в состоянии справиться с этой ситуацией. Он поднимается с колен, на которых стоял, уткнувшись в кресло, и осторожно выглядывает в коридор – чтобы увидеть д’Эпинэ, уронившего голову на руки, сидящего в углу. Волконский вздыхает и выходит из купе.
- Пойдем, Лоран, не сиди тут. – он опускается на одно колено рядом с молодым человеком и нерешительно трогает его за плечо.


Лоран успевает опуститься в самые пучины черной уверенности, что все невыносимо плохо, и что лучше уже никогда не будет, когда ему на плечо опускается осторожная рука. Он поднимает голову и смотрит в грустные зеленые глаза, и ему невыносимо больно, что причина этой боли - он, и что все так глупо и неправильно, и хочется уткнуться в плечо своего любовника или оттолкнуть, закричать, послать к черту с его жалостью. Он судорожно вздыхает и опускает голову, осознавая, как чудовищно выглядит с недоплетенной растрепанной косой и покрасневшими глазами. Еще секунду медлит, а потом порывисто прижимается к Аристарху, обнимает и притягивает его к себе, и шепчет "Прости меня, прости, не уходи, пожалуйста, не оставляй меня..."


Аристарх мгновенно забывает все свое недовольство Лораном, ситуацией и жизнью в целом, он целует заплаканные глаза своего любовника, бормочет какую-то успокаивающую чушь на смеси французского и русского, поднимает его за плечи и осторожно ведет к купе, сам плача и удивляясь себе. Сажает Лорана в кресло, в котором недавно сидел сам, садится на пол рядом и кладет голову на колени д’Эпинэ, обнимая его колени. Ему хочется хоть немного спокойствия в этой бесконечной истерике на двоих, хочется той легкости, с которой они встречались когда только познакомились, хочет улыбок и совсем иной страсти, не истерично-злой, а безудержно-влюбленной, опьяняющей и легкой.

(с) Ree, Jess