872. Запись о потерянных... детях.

[frisky-diary]

Около-эмоциональное

"Как нас вставило, Боже" (с)
Новая история, которой накрыло с головой - и целый день в ней, и два часа сна, и потом с глупой и счастливой улыбкой говорить с клиентами, не слыша их - я обожаю импровизировать, создавая мир фразами, интонациями, улавливать его в словах и взглядах, в нежно-фиолетовых линиях потерянного акварельного города, в прикосновениях, дыхании, жестах..
И кто бы знал, из какой чепуховинки может прийти целый мир) Воистину, Вселенная поражае своей многогранностью.
Спасибо тебе, моя радость - ты прекрасно рассказываешь сказки)
UPD: Нашел аватарку для этого поста

---

Рейн: 18 лет спустя
(часть ориджа)

Если подняться на второй этаж и пройти до темного конца коридора

– где публика попроще и масло в светильниках подешевле...

– где публика попроще и масло в светильниках подешевле – в конце коридора обнаружится за хлипкой дверью чулан. Там нужно забраться на выступ в стене, нащупать на потолке ручку от люка, дернуть пару раз, зацепиться за край, подтянуться, и тогда можно будет увидеть лучшее место таверны - чердак.

Свое право на чердак он отстаивал долго и все-таки выбил в неравном бою с хозяйкой – хозяин Трома был не против отдать мальчишке комнату, забитую всяким хламом и все равно не используемую. А хозяйке эта идея не нравилась – она была уверена, что парень спалит весь дом, «балуясь со свечами». И вообще – зачем ему своя комната, поваренок и старший прислужник спят на кухне и довольны. А этот – вообразил себе невесть что. Сперва чердак ему отдавай, потом весь дом. Может, и с себя последнее снять? Так она снимет, снимет, она-то что может сделать, если муженек ее совсем из ума выжил и такое позволяет, а этот охламон и нахлебник потом на могилку ее плевать придет, уж она-то знает.

Забираясь на чердак и втягивая за собой лестницу, он слушал, как она шумит под люком, стучит в потолок кочергой и призывает почтенную публику в свидетели – этот бесами одержимый поганец ее в могилу сведет. Он ухмылялся и сыпал на нее в щели песок и мелкие соломинки, вызывая новый взрыв возмущения и хохот постояльцев.

Хозяйка Шимни не была злой женщиной – это он знал твердо. Она могла замахнуться на него тряпкой или дернуть за ухо, могла кричать часами, размахивая руками – но по-настоящему никогда не била. Зато могла сунуть кусок пирога, пробегая мимо, или ощипывая гуся, отложить ему пару хороших перьев для письма. Хозяин Трома тоже не был злым – он согласился, чтобы постоялец обучал Рейна грамоте, позволял оставлять себе мелкие монетки, и вообще был спокойным и молчаливым, но мог выпороть – ни слова не говоря и не изменившись в лице.

В целом, Рейн был доволен жизнью. У него был свой чердак (лестницу он давно снял, а «парадный» люк, который выводил прямо в коридор второго этажа, забил – слишком у многих нетрезвых посетителей он вызывал интерес) и целая сокровищница за балками в дальнем углу. У него были лучшие в квартале ракушки для бинд-жак (просто он не боялся нырять на самое дно, где прятались старые жак с тяжелыми, перламутровыми раковинами - такие долго не трескаются и вышибают за раз по три, а то и по четыре фишки). И разноцветные стекла (главное, не убегать во время потасовок в большом зале – в пылу драки бьются иногда самые дорогие и причудливые бутылки). И стальная цепочка с медальоном-пауком, выменянная у незнакомца на два срочных письма и выдранные уши (на последнее не договаривались, но к таким мелочам Рейн относился философски, да и свою выгоду все равно считал очевидной). Еще у него был бархатный, совсем затертый медведь, набитый соломой - но о нем Рейн никому не рассказывал, и прятал его дальше всех остальных сокровищ, а история его появления была такой же страшной тайной, как и сам медведь...

- Ты меня поцелуешь? – говорила Алесса капризно, и Рейн хмыкал:
- Вот еще.
- Ну, мы же решили, что мы как муж и жена, - она смотрела на него из-под густых темных ресниц, и расправляла красивое платье.
- Мы решили, что мы – как Аржэтта Прекрасная и Гливр Великолепный, - отрезал Рейн, - а они ни разу не поцеловались. Их сразу после церемонии убили.
- Это скучно и несправедливо, - вздохнула Алесса.
- Это классика. Нужно относится с уважением к великим писателям, - Рейн снисходительно повторил фразу учителя, и девочка надулась. Некоторое время они сидели молча. Алесса мечтательно косилась на парня, перебирая цветы в венке, а Рейн мечтательно смотрел на реку и думал, что если он правильно чует ветер, то ночью будет буря, и утром на берегу можно будет собрать мелких жак на обмен и мальков, которых можно потом зажарить на костре.
- А за мишку? – неожиданно сказала Алесса, и Рейн вздрогнул.
- Чего? – переспросил он.
- Ну, поцелуешь за мишку? – Алесса показала на своего медведя из темно-красного бархата, с серебристыми глазами-пуговицами. Медведь был едва ли не старше девочки, его сшила из остатков маминого платья няня – та самая, что сейчас гоняла Рейна из сада госпожи Гоницци и причитала над Алессой как над покойницей, потому что дружба с таким отребьем, как этот мальчишка, по ее словам, «до добра не доводит».
Рейн оценивающе посмотрел на мишку.
- Ну, давай, - решил он и притянул девочку к себе.
Потом он бежал домой, зажав бархатного медвежонка подмышкой, смотрел на темнеющее небо, и думал, что девчонки в какой-то момент становятся очень странными, и что в тринадцать лет мужчина уже должен общаться только с другими мужчинами – пока не выберет себе наименее странную женщину и не женится.

...днем он прячет медведя в самом дальнем углу, а на ночь берет в постель. И старается не думать об этом.

----

Рейн пишет письма всем желающим – ему нравится сам процесс, ну и вырученные деньги значительно улучшают настроение хозяина и хозяйки. Он искренне гордится тем, что пишет без клякс и может приписывать почти ко всем согласным красивые завитушки. А уж день, когда хозяин, посмотрев на очередной его свиток (который заказчик, внимательно просматривал, причмокивая с уважением и ни слова не понимая), подвесил к табличке с вилкой и постелью знак со свитком и пером... этот день он точно никогда не забудет.

Он отлично знает тех посетителей, что нуждаются в его услугах – обычно они почесываются и зевают, не прикрывая рта, или аккуратно складывают шапку на стол и приглаживают волосы, или важно выступают, словно боясь расплескать что-то внутри. Поэтому входящий в таверну мужчина не вызывает у него сперва никаких особых эмоций – он высокий, совсем седой, хотя не кажется стариком, сдержанно и явно дорого одет. Такого типа люди явно грамотны, а потому интереса для него не представляют. К тому же он сел за столик у окна – его обслуживает старший, так что и поощрительную монету за проворство получить не получится. Рейн отворачивается равнодушно, но ловит взгляд хозяйки – она смотрит на мужчину и у нее совершенно круглые глаза, ошалевшие и испуганные, - и оборачивается, чтобы взглянуть на нового посетителя еще раз. Тот садится за столик, а по таверне расползается испуганный шепот, и когда он докатывается до Рейна, он различает в нем «Советник... здесь… Советник – здесь?!..» И после этого Рейн смотрит на мужчину уже совсем по-другому.

О жестокости Советника Короля ходят легенды. И о выжженных селах, в которых укрывали мятежников – выжженных до последнего старика и младенца, - и о вырванных языках-глазах-ногтях, и о вереницах повешенных, и о превращении в камень и жаб неугодных слуг - и последнее Рейна сейчас волнует больше всего по вполне прагматичным причинам. У него по спине бегут мурашки от осознания близости такого страшного человека, но при этом внутри уже ворочается другое чувство, гораздо сильнее страха.

Любопытство.

Рейн настолько часто слышит, что не боится кары небесной за свою наглость, что в принципе уже смирился с этим. Узнай сейчас об этих мыслях хозяин, он точно бы спустил с него шкуру на заднем дворе. Но Рейн стоит, забыв о заказанном пиве и трех плошках рагу на десятый столик, прижимает к груди поднос и смотрит во все глаза на Советника, которого до этого видел пару раз на ежегодных празднованиях Дня Рождения Короля, когда пробивался ближе к первым рядам. Но тогда это было не так, не по-настоящему. А сейчас - это настоящее приключение, это что-то важное, чему нельзя просто позволить пройти мимо. Он не понимает, что это, но чует так же точно, как всегда чует штормовой ветер - это какой-то шанс в его такой скучной жизни, а он всегда верил, что такое, необычное, обязательно случится. И он пока не знает, что ему делать, но он уже готов тайно следить за Советником, потому что не может быть, чтобы он пришел в их таверну не по делам государственной важности, а это невыносимо любопытно...

Мужчина поднимает голову и ловит его взгляд. Рейн застывает, чуть не роняя поднос, потому что этот взгляд почти невыносим. Рейн чувствует себя бабочкой, которую прибили иголкой к столу для изучения. Ему хочется съежиться и убежать, чтобы спрятаться от этих проницательных темных глаз. Но он щурится упрямо и вскидывает подбородок, и, только выдержав пару секунд, разворачивается с достоинством и отправляется на кухню, всем своим видом показывая, что идет за заказанным рагу. И лишь когда за ним закрывается кухонная дверь, позволяет себе выдохнуть и прислониться к косяку.