Еще один внезапно дописавшийся кусочек мира..





Токта сидит на опрокинутой бочке - так себе скамейка, ржавая и гулкая, вертлявая в обычной жизни, но прошло немало лет, и лес ласково обнял инородный предмет, принял в себя, оплел ползучими стеблями, забросал пятнами плесени, мха и грибов-блесняков, которые похожи на длинные гвозди без шляпок.

Токта сидит, сдвинув соломенную шляпу на затылок, и грызет травинку. Ветер перебирает листву деловито, солнечные лучи, пробиваясь сквозь нее, двигаются по лицу беспокойно, словно пытаются вспомнить на ощупь. Токта так и представляет, как солнце, закатав рукав, опускает руку в плотную зелень леса и шарит, шарит в поисках него, Токты, и когда находит кого-то, щупает его нос, уши, короткий ежик на макушке и косу, и убеждается - да, это он.

читать дальшеУла выходит из кустов с картонкой на плече. Ставит коробку на землю у бочки - но Токта уже и так знает, что картонка до краев полна дикой малины - Ула сам пахнет сладко, ягодно, в его волосах запутался лист, на щеке - раздавленная и размазанная ягода, колени ободраны, майка в красных пятнах, а руки исцарапаны по плечи и тоже в красном, так что не поймешь, где корка из его крови, а где - из крови пойманных ягод. Токта смотрит на его руки долго, не может оторваться, и Ула замечает, подходит совсем близко, так что его живот оказывается перед лицом Токты, протягивает руки доверчиво, поворачивает их ладонями вверх, шевелит пальцами, и Токта любуется, как руки танцуют в утреннем свете, загорелые и быстрые. Ловит одну руку, подтягивает ближе к себе и шершаво слизывает липкие пятна - они именно такие, как он и думал, сладко-соленые, - и Ула жмурится от удовольствия.

А потом они несут малину в город - через пустырь и развалины, Токта в армейских ботинках хрустит битым стеклом и выбивает труху из деревянных настилов, Ула босиком прыгает легко по арматуре, перешагивает через маслянистые лужи. Токте нравится, что когда они возвращаются, у Улы на лице никогда не проскальзывает брезгливости или раздражения. И одновременно не нравится, что Ула идет по растерзанным ошметкам города так же спокойно, как по своим мягким торфяникам.

- Тебе не жалко его? - говорит Токта, не удержавшись. Хотя сам понимает, что зря. Ула поворачивает к нему лицо, в глазах - то ли зелень малиновых листьев, то ли синева лесного озера.
- Не жалко.
Ждет следующего вопроса, но Токта молчит, смотрит под ноги: на ботинок налипли травинки и черная жирная земля. Еще полчаса пути - и пыльный асфальт расправится с этим вторжением лесной действительности, сотрет все следы их путешествия. Стоит им отойти от леса, и Токта сразу начинает пахнуть машинной смазкой, серым кирпичом, ржавчиной, плавящимся асфальтом, книжной пылью и горелой проводкой. Его Город собственнически возвращает его себе - словно ревнивый любовник, стирающий с ключицы отпечаток чужой губной помады и оставляющий на коже свой собственный след...

Токта понимает, почему Ула чуть ли не по земле катается, когда они приходят в Лес. К нему, к Уле, домой. Почему он каждый раз глубоко вдыхает лесной воздух, напитывается птичьим свистом, древесным скрипом, клекотом, шепотом, шелестом. Почему он выходит из Леса исцарапанный, грязный, пахнущий ягодным соком, грибами, плесенью, цветами и медом. И почему Город потом еще долго не может вернуть его, сделать его своим, хотя и старается изо всех сил. Ула легко перешагивает щупальца тянущегося к ногам кабеля, обходит мазутные лужи, уклоняется от торчащей арматуры, балансирует на проседающих балках. Его ничуть не задевает ревность и недовольство Города - чужого и чуждого, не нужного ему существа.

Токта так не может. Обеты хранят. Клятвы не нарушают. Даже после смерти того, кому ты подарил свое сердце и поклялся в верности. Даже если тот, кому ты подарил свое сердце - давно уже бледная тень себя самого, умирает в мучительной агонии. Токте тяжело, временами так тяжело, что его почти не становится. Ему часто хочется вернуться - не зайти в лес на пару часов, как сейчас с Улой, а вернуться в Лес - скинуть ботинки, пробежать по траве босиком, зарыться пальцами в податливую теплую землю, взвыть от восторга, найти Улу в овраге, догнать, повалить на землю рывком, вцепиться в ухо, захохотать, закидать прелой листвой и сухими комьями, перескочить через него и бежать дальше, захлебываясь криком, пока полупридушенный и задыхающийся от смеха Ула будет гнаться следом, и каждое поваленное дерево будет знакомым, каждый валун будет на своем месте, острые опилки будут впиваться в пятки, а сухие ветки близорукого ельника будут угрожающе метить в грудь сперва, но почтительно отклоняться, узнавая своего бога, ушедшего столь давно, что прадеды этих деревьев лишь слышали от своих прадедов древние легенды...

Он встряхивается и фокусирует взгляд. Ула придвинулся ближе и заглядывает ему в лицо с надеждой, от которой Токте становится плохо. Он отворачивается. Ула вздыхает, поправляет картонку с ягодами на плече, мотает головой в сторону города и уходит вперед. Токта не идет за ним. Токта пока стоит и вспоминает.

Когда Город Токты умирал, искореженный взрывами, Токта сидел в своей квартирной норе, вцепившись в голову, Токта выл от боли и от горя - он чувствовал агонию своего Города так же, как если бы это его внутренности были разбросаны и сожжены. Тогда и пришел Ула. Вошел тихо, аккуратно переступая через битое стекло, остановился перед братом, сел рядом и молча обнял.
- Тебе не надо тут быть, - не сказал Токта.
- Я знаю, - не ответил Ула.
- Я сам выбрал, и я расплачиваюсь за свой Выбор.
- Я знаю.
- Твой Лес ждет тебя.
- Он будет ждать. Теперь у Леса - все время Мира.
Они не говорили так, и Токте казалось, что он уже и забыл, какой Ула. Хотя, разве можно его забыть, с волосами ярко-красными, как земляника, с глазами то синими, то зелеными, умеющего врастать в землю корнями и взлетать в облака пушинкой, струиться по камням прозрачной водой, ложиться на ветви тонким инеем и паутинкой солнечных лучей, жестокого и спокойно-отстраненного. Токта не забыл. Не забыл с тех самых пор, когда Выбрал и ушел из Леса, а ушел он еще тогда, когда Город был лишь зыбким будущим, еле заметной вибрацией во времени и пространстве, слабым ростком вероятности, который проклевывался в реальности и нуждался в защите и опеке - десяток лачуг, жмущихся друг к другу на опушке. Токта влюбился в Город всем сердцем, влюбился в будущий неумолчный гул проспектов, в неоновый блеск, в мокрый асфальт и в шумные толпы, в грохот подземки, в свалки и в мусорных котов, в брошенную на скамейке и размокшую газету, в таблички "на себя" и дверные колокольчики, в загадочные знаки на канализационных люках и яркие граффити, в стеклянные махины небоскребов и аэропортов...

Ула ушел совсем далеко, так что Токта встряхивается и идет следом, пока еще с трудом переставляя тяжелые ноги. Он идет в сторону обгоревших окраин, покосившихся остовов небоскребов, разломов в асфальте, вздыбившихся мостов, ржавчины, битого стекла, истлевших тканей и брошенных автомобилей, в его Город, ставший тенью самого себя - в Город, которому Лесной Бог Токтодавраха когда-то отдал свое сердце.


23.05.2013

---

Предыдущие части:
О перелетных
О посетителях баров
О храмах

Я не могу объяснить, почему все эти сказки - части одного моего Мира. Придется вам просто поверить мне на слово).