Не бойтесь же: вы лучше многих воробьев. (Св. Евангелие от Матфея, 10:31)
Нам осталось три месяца, говорит дядя Вольф. Это теперь - вместо молитвы. Все склоняют головы над тарелками и молчат.
Нам осталось три месяца, шепчет тётя Эйн в саду, когда думает, что никто не видит. Она плачет о том, что её садик будет разрушен. Плачет, что не застанет первый иней на листьях крыжовника и уже никогда не сломает каблуком хрустящего льда на дорожках.
Три месяца, рычит Ирвин, ударяя кулаком в стену, а потом - еще и еще, сильнее и сильнее, и колонки выкручены на полную, и весь дом вибрирует от рок-н-ролла.
Аббигейл не плачет, она просто берёт папин мопед без спроса и пропадает целыми днями, а возвращается обычно под утро, с ошалевшими глазами и спутанными волосами.
Дедушка Курт строит фамильный склеп величественно и неторопливо, а малыш Донкин так же торжественно - бункер в песочнице.
Каною - шестнадцать, у него нос и плечи щедро обсыпаны веснушками, и Бог еще ни разу не говорил с ним.
Он немного переживает, потому что по всему выходит - что должен был бы, уже пора, но до сих пор не было ни снов, ни видений, ни голосов, ни знаков в небесах. Может быть, он плохо слушал, или смотрел не туда, но он читает правильные книги, ходит в церковь каждый день, а там - битком, духота, дымно, там курят травку украдкой, и Каною кажется, что он в чем-то провинился и недостоин быть здесь, но теперь из церкви никого не выгоняют, и он пробирается вдоль стены под страдающе-прекрасными лицами святых, и глаза закрывает, и молится, молится.
Нам осталось два месяца, говорит дядя Вольф, и все молчат подольше. Каждому есть, о чем подумать.
Аббигейл приезжает под утро бритая налысо и с тату на всю спину.
Ирвин выбрасывает проигрыватель в окно, прямо в розовый куст тети Эйн, а потом курит на крыше.
Тётя Эйн подрезает сломанные розы, а малыш Донкин ковыляет с лейкой.
Город бесчинствует, свет отключают надолго, а иногда по полдня нет воды.
Каной ждет Бога. Он серьезно тревожится - как бы не опоздать. Как ему успеть за два месяца. Он не спит ночами, выходит во двор, ёжась, смотрит в небеса часами, выжидающе и пристально, но - ничего. Небеса безмолвствуют, сверчки беззаботно поют свои песни, а в доме дедушка Курт при свечах зачитывает самые трудные места из кроссворда.
До конца света осталось три недели, говорит дядя Вольф вслух, хотя за столом он один. На семейные обеды теперь никого не дозовёшься - дети пропадают где-то в городе, дедушка занят отделкой склепа, а тётя плачет в спальне.
Каной изводится, ломая руки - Бог не говорит с ним.
Господи, шепчет он в небо, я недостоин тебя? Я согрешил? Я тебя ждал так, я так надеялся, я же учил.. дай мне знак, научи, поддержи, расскажи. Так иду ли я правильно? Ты ведёшь меня, Господи? Дай мне знак, ну, хоть слово, чтобы вера моя горы сдвинула. Как мне без тебя, Господи, без твоего слова, без твоего знака, это что же, мне - одному, самому, да как же так, да кто я такой, да что я могу, Господи, без твоей силы за спиной, без твоего знака перед глазами, да я же букашка, слабый и хилый, мне осталось-то - три недели от силы, а ты не говоришь со мной! Да я лучше лягу и сразу умру, вон, дедушка выстроил дивный склеп. Ты молчишь и молчишь, а мне нужен ответ. Ну, как я смогу, я никогда не мог, я читал твой завет, я учил, я ждал, но в чем мой урок, если ты молчишь, значит - как? Я сам? Самому?..
Каной плачет - он один и слаб. Он долго ждал, а ждать больше нельзя. Он откладывает книгу, убирает чётки. Надевает сандалии. И идет искать доски.
Он чем-то прогневал небеса, и Бог не говорит с ним совсем. Он никогда не учился кораблестроению, он ничего не умел и не мог, жалкий маленький человек, но если не он - то кто построит ковчег?
И он строит, как умеет, без Бога за спиной - с обречённым упрямством, ни на что не надеясь. Дедушка Курт, отвлекшись от склепа, идет помогать, дядя Вольф переносит реи. Тётя шьет паруса, Ирвин днище смолит, Аббигейл красит розовым якорь. И соседи приходят, приводят друзей, и больше времени нет, чтобы плакать...
Каной заглядывает в подзорную трубу.
Мы сможем. Мы сможем... Я, пожалуй, смогу, - шепчет он и от счастья тонет: спине его тепло, будто обнимают большие ладони, и на сердце у него горячо, будто что-то горит..
А где-то в небе несётся метеорит.
Нам осталось три месяца, шепчет тётя Эйн в саду, когда думает, что никто не видит. Она плачет о том, что её садик будет разрушен. Плачет, что не застанет первый иней на листьях крыжовника и уже никогда не сломает каблуком хрустящего льда на дорожках.
Три месяца, рычит Ирвин, ударяя кулаком в стену, а потом - еще и еще, сильнее и сильнее, и колонки выкручены на полную, и весь дом вибрирует от рок-н-ролла.
Аббигейл не плачет, она просто берёт папин мопед без спроса и пропадает целыми днями, а возвращается обычно под утро, с ошалевшими глазами и спутанными волосами.
Дедушка Курт строит фамильный склеп величественно и неторопливо, а малыш Донкин так же торжественно - бункер в песочнице.
Каною - шестнадцать, у него нос и плечи щедро обсыпаны веснушками, и Бог еще ни разу не говорил с ним.
Он немного переживает, потому что по всему выходит - что должен был бы, уже пора, но до сих пор не было ни снов, ни видений, ни голосов, ни знаков в небесах. Может быть, он плохо слушал, или смотрел не туда, но он читает правильные книги, ходит в церковь каждый день, а там - битком, духота, дымно, там курят травку украдкой, и Каною кажется, что он в чем-то провинился и недостоин быть здесь, но теперь из церкви никого не выгоняют, и он пробирается вдоль стены под страдающе-прекрасными лицами святых, и глаза закрывает, и молится, молится.
Нам осталось два месяца, говорит дядя Вольф, и все молчат подольше. Каждому есть, о чем подумать.
Аббигейл приезжает под утро бритая налысо и с тату на всю спину.
Ирвин выбрасывает проигрыватель в окно, прямо в розовый куст тети Эйн, а потом курит на крыше.
Тётя Эйн подрезает сломанные розы, а малыш Донкин ковыляет с лейкой.
Город бесчинствует, свет отключают надолго, а иногда по полдня нет воды.
Каной ждет Бога. Он серьезно тревожится - как бы не опоздать. Как ему успеть за два месяца. Он не спит ночами, выходит во двор, ёжась, смотрит в небеса часами, выжидающе и пристально, но - ничего. Небеса безмолвствуют, сверчки беззаботно поют свои песни, а в доме дедушка Курт при свечах зачитывает самые трудные места из кроссворда.
До конца света осталось три недели, говорит дядя Вольф вслух, хотя за столом он один. На семейные обеды теперь никого не дозовёшься - дети пропадают где-то в городе, дедушка занят отделкой склепа, а тётя плачет в спальне.
Каной изводится, ломая руки - Бог не говорит с ним.
Господи, шепчет он в небо, я недостоин тебя? Я согрешил? Я тебя ждал так, я так надеялся, я же учил.. дай мне знак, научи, поддержи, расскажи. Так иду ли я правильно? Ты ведёшь меня, Господи? Дай мне знак, ну, хоть слово, чтобы вера моя горы сдвинула. Как мне без тебя, Господи, без твоего слова, без твоего знака, это что же, мне - одному, самому, да как же так, да кто я такой, да что я могу, Господи, без твоей силы за спиной, без твоего знака перед глазами, да я же букашка, слабый и хилый, мне осталось-то - три недели от силы, а ты не говоришь со мной! Да я лучше лягу и сразу умру, вон, дедушка выстроил дивный склеп. Ты молчишь и молчишь, а мне нужен ответ. Ну, как я смогу, я никогда не мог, я читал твой завет, я учил, я ждал, но в чем мой урок, если ты молчишь, значит - как? Я сам? Самому?..
Каной плачет - он один и слаб. Он долго ждал, а ждать больше нельзя. Он откладывает книгу, убирает чётки. Надевает сандалии. И идет искать доски.
Он чем-то прогневал небеса, и Бог не говорит с ним совсем. Он никогда не учился кораблестроению, он ничего не умел и не мог, жалкий маленький человек, но если не он - то кто построит ковчег?
И он строит, как умеет, без Бога за спиной - с обречённым упрямством, ни на что не надеясь. Дедушка Курт, отвлекшись от склепа, идет помогать, дядя Вольф переносит реи. Тётя шьет паруса, Ирвин днище смолит, Аббигейл красит розовым якорь. И соседи приходят, приводят друзей, и больше времени нет, чтобы плакать...
Каной заглядывает в подзорную трубу.
Мы сможем. Мы сможем... Я, пожалуй, смогу, - шепчет он и от счастья тонет: спине его тепло, будто обнимают большие ладони, и на сердце у него горячо, будто что-то горит..
А где-то в небе несётся метеорит.
Слов нет, остались одни восклицательные знаки.
Божественно. Спасибо.
klausslukas, спасибо за фидбэк, я даже не надеялся, что будет пробирать, но очень хотелось передать собственные ощущения)
J., ыы) спасибо! Правда, я очень-очень рад! Побаиваюсь постить такие вещи, но потом думаю, что это для меня слишком важно, чтобы не говорить об этом)
Lory (aka stature), ого, ничего себе) я рад! Меня весь день трясло от ощущения, что нужно это написать, поэтому пришлось таки выпустить)
vis-caeli,
Спасибо
Весенний Туман, мне важно, что это вызывает эмоции, спасибо)
Toren,
A-Con-It, спасибо. Да-да, именно. Я посидел, подумал, вспомнил про этот текст, решил найти и напомнить себе)
Большое тебе спасибо, что поделился.