Лепрекон говорит:
- Луноликий любит шутки и шалости. Поэтому мы с тобой и существуем, приятель.
Джек пожимает плечами. Ему вовсе не кажется, что он существует поэтому. Впрочем, он каждый день ощущает на себе что-то, что вполне можно счесть проявлением чувства юмора их молчаливого демиурга.

Каждое утро он просыпается с ощущением черной дыры в межреберье, ежится, старается не замечать, но иногда ему кажется, что он становится все меньше, а дыра становится все больше, поглощает его, крупица за крупицей. В нее вереницей проваливаются дни, смех и лунный свет. Словно алчное божество, она требует жертвоприношений, и стоит только зазеваться, остановиться на секунду - и ему нечем будем платить, и еще пара фрагментов от него отломится и навсегда канет в небытие, и он, вздрагивая, несется вперед - пытаясь одновременно убежать от тянущей пустоты внутри и надеясь заполнить ее белоснежными равнинами, колючими снежинками, блеском еловых игл, гудением мерзлых проводов, цепочками птичьих следов на опушках, но все это проваливается в никуда, оставляя только смутное горькое послевкусие. Так снег тает в руках, капает сквозь пальцы, оставляя на ладони грязные потеки и крупицы грязи.
Наверное, так. У него в руках снег давно не тает.
Он не помнит, что делал эти триста лет. Каждое утро он просыпается на берегу пруда, где бы ни заснул накануне, и дальше можно только встряхнуться и, расхохотавшись, бросится в полет. Все хорошо, все идет хорошо - ведь первые несколько лет он просыпался в пруду.

- Во всяком случае, хорошо, что нам тогда не достался Сурок с его днем сурка, - говорил Кролик, приятельски хлопая его по плечу. А он не был уверен, что между ними с Сурком есть разница. Он не уверен, что черная пустота внутри, ненасытно глотающая его дни - это не его персональный день сурка.

- Зря ты тогда отказался, - говорит Северянин с чувством. - Из тебя вышел бы отличный Хранитель.
- Это вряд ли, - говорит он, прижимаясь щекой к посоху. В комнате гремит очередная симфония, очередной кусок льда крошится под большими руками Северянина, давая жизнь новым игрушкам, пока прозрачным и хрупким: солдатики с парашютами, летающие жирафы, шагающие лейки - уже через пару недель их будут сотнями собирать, красить и упаковывать йети.
- Точно вышел бы, - говорит Санта, и его голос сочится довольством, счастьем, позитивным мышлением и предчувствием волшебства. - Нужно только разобраться, что в тебе - главное.
"Главное во мне - жрущая пустота изнутри", хочет сказать он. "Но мне не кажется, что это то, что стоит культивировать и нести детям."
- Я - не Хранитель, Северянин, - говорит он и спрыгивает с подоконника, не дождавшись очередного возражения, совершенно искреннего и тем более страшного в своей искренности.

- Все хорошо, Джек? - говорит Зубная Фея, переливаясь перламутровой радугой. Он стоит рядом с ней в центре гудящего, сверкающего улья, не затихающего ни на секунду. Она мечется восторженной молнией. Шесть миллионов зубов под подушками ждут ее внимания.
- Да, конечно, - отвечает он неубедительно, и прячет глаза. Не объяснять же ей, что он проваливается внутрь себя: так проржавевший металл, отслаиваясь, корежится и ссыпается пылью от любого прикосновения. Что от единственного объятия Джейми он едва не разрыдался, так это было больно и прекрасно.
Фея смотрит на него, отвлекаясь от снующих вокруг крошек, говорит "Ох, Джек" подлетает, касается тонкими пальчиками щеки. Ей очень хочется помочь, поделиться с ним своим ощущением радости, наслаждения от работы, дать ему почувствовать, что с миром все в порядке, пока они стоят на страже, и что нет ничего прекраснее и достойнее роли Хранителя, стоящего на рубеже детской веры, защищающего от страха и сомнений... И от нее волнами расходится ощущение наслаждения, сладостной дрожи восторга, вдохновенного упоения, когда дух захватывает от счастья, от погруженности в свою работу, это ощущение похоже на приторный аромат, поглощающий постепенно...
А он смотрит, смотрит на земной шар, вращающийся в центре комнаты.
- Разве в Китае верят в зубную фею? - говорит он вдруг, и Фея отшатывается, как от удара. Ее глаза становятся больше, хотя казалось бы, это невозможно.
- Ч-что ты говоришь такое? - говорит она испуганно, и зубные крошки окружают ее встревоженной стаей. - Конечно, мы защищаем детей во всем мире...
- Но разве в Китае, - говорит он медленно, мучительно хмурясь, - разве в Китае не другие легенды? Разве там дети не должны верить во что-то другое?
- Во что же еще им верить? - Фея улыбается неуверенно, словно пытаясь поддержать непонятную ей шутку. - Конечно, они верят в нас по всему миру.
- А в Африке? - его палец скользит по карте. - В Африке верят в зубную фею? И в Санта-Клауса? Там празднуют Рождество? А в России ищут пасхальные яйца и ждут Кролика? Да?
- Джек, я не понимаю, - беспомощно говорит Фея. Кажется, она сейчас расплачется, ее перышки встревоженно топорщатся, а крошки подняли гвалт. - Разве это странно? Так всегда было...
Она всхлипывает, а у него кружится голова, в висках стучит, и внутри воет ветер, затягивая его в пустоту. Он сжимает посох до хруста, бормочет какие-то извинения, такие же окоченело-нелепые, как его пальцы, натягивает капюшон и опрометью бросается из Замка, и его сопровождает чириканье сотен разгневанных крошек.

- Северянин, - кричит он, распахивая окно. Эльфы подпрыгивают и роняют тарелки. - Северянин, ты русский?
- Ну, допустим, - добродушно отзывается тот, примериваясь крохотным долотом к пальцам выточенной изо льда куклы.
- Разве в России не празднуют Рождество в другой день? - его трясет так, что ставни, на которые он опирается, ходят ходуном. - Зачем ты привозишь им подарки в тот же день, когда и всему остальному миру? Да и вообще, какие подарки, к черту, для остального мира, разве все дети в мире празднуют Рождество одновременно? Так же не может быть! Вообще не может быть, чтобы они все его праздновали! Ладно, в Европе, но ведь...
- Джек, - говорит Северянин успокаивающим тоном. - Ты только не нервничай. Сядь, выпей чаю. А то бормочешь что-то несвязное, не разобрать. Рассказать тебе, как я развожу игрушки? С удовольствием! Если хочешь, поехали со мной, поможешь - шутка ли, шесть континентов за одну ночь объехать, всегда нужны рабочие руки, заодно детишек порадуешь, ведь им так важно это ощущение чуда, праздника...
И Джек чувствует, как что-то тягучее, сладкое, мелодично звенящее надвигается на него, собирается поглотить с головой, это сплошная стена блаженного радостного забытья, и он заслоняется посохом, выставляя его перед собой, как последнюю преграду, и дальше по пальцам течет ледяная волна ярости и отчаяния, голубая вспышка заставляет зажмуриться, Северянин кричит что-то, йети вопят, звенит лопающееся стекло, звенят падающие сосульки, и эльфы звенят, бегая беспорядочно, но он уже выпрыгивает, выбивая плечом ставни, он кричит "Посох, неси меня домой!", и его тащит сквозь облака, холодные порывы ветра бьют в грудь привычно, а он летит крепко зажмурившись и стараясь не дышать, пока хватает сил, чтобы не вдохнуть случайно этого приторного, сладкого, тягучего, бесконечного яда, в котором так легко застыть, словно муха в янтаре.

- Кролик, - зовет он у входа в Лабиринт. - Признай, что в Японии никто не ищет пасхальные яйца!
Он ждет, что Кролик обвинит его в предательстве, вызовет на дуэль, выставит вон. Но Кролик просто не приходит. Темный провал норы тих и необитаем. Может быть, Кролик слышит все, но не решается вступать в спор. А может быть, ушел слишком далеко в Лабиринт - кто его знает, что он делает все остальное время в году, вполне может быть, что и в спячку впадает.

Он смеется и морозит окна, пуская по бокам автобуса виться призрачный лес. Детишки ахают восхищенно, немедленно начинают дышать на стекло и протирать себе оконца-гляделки. Это забавно, он это любит, так что стоит найти следующий школьный автобус и продолжить с ним.
Ему кажется, что он опять забыл что-то очень важное, но вспомнить все равно не получится, так что лучше не думать об этом.

- Кромешник, - зовет он, заглядывая в туннель. - Тебе не кажется, что со всеми нами что-то не так?
Кромешник выплывает ему навстречу - плавный, внимательный, острый и высокий, смотрит сверху вниз надменно, и усмехается.
- С тобой - так точно, - говорит насмешливо. - Пришел ко мне. Сам. Один. Ночью. Не боишься меня?
- Ты же знаешь, что нет, - хмыкает он. - Я сильнее.
- Допустим, - неожиданно миролюбиво соглашается Кромешник. - Мне все равно. Я знаю, что глубоко внутри у тебя живет страх. Пусть ты боишься не меня, но чего-то боишься все равно. Боишься до дрожи, до мурашек. Мммм. Ты согреваешь меня, чего бы ты ни боялся. - И оказывается ближе одним плавным движением, вдыхает глубоко, словно смакуя аромат. - Ну, ближе, ближе, Ледяной Джек, дай мне насладиться твоим страхом.
- Я не за тем пришел, - он отстраняется почти брезгливо, отпрыгивает, замирая на ветвях ближайшего дерева. - Просто скажи мне... ты знаешь Хранителей очень давно. Тебе ничего не кажется... странным?
- Странным? - живо переспрашивает Кромешник, склоняя голову набок, словно любопытная птица. - Например?
- Песчаный человек шлет сны детям всей планеты, но мне почему-то кажется, что в Мексике в него не верят. Санта-Клаус говорит, что русский, но не знает, когда в России празднуют Рождество, и не слышал про Чунь Цзе. Зубная Фея собирает зубики в странах, где под подушку ничего не кладут...
- Тишше, тишше, Ледяной Джек, - говорит Кромешник, вдруг прерывая его на полуслове, пятится к входу в свои катакомбы и машет руками. - Уходи. Я не хочу больше твоего страха.
И через мгновение он остается один.

Ему кажется, что он сходит с ума - он все пытается связать происходящее воедино, но концы с концами не сходятся, он не может понять, он не может поверить, он каждый раз засыпает, боясь проснуться таким же, как они - радостным, беззаботно не думающим, подчиненным одной цели, одержимым одной идеей. И каждый раз он просыпается с ощущением, что еще пара крупиц навсегда потеряны просто за счет еще одного дня, проведенного вот так - в борьбе с чем-то, чему он даже не может подобрать имя. Тебе пора стать Хранителем - говорят они, и он сам понимает, что с Луноликим бесполезно спорить, нужно подчиниться, принести клятву. Тогда он сможет ощутить себя полным. Заполненным, на месте, нужным, не потерянным - его наполнит детская вера, он будет одухотворен и осмыслен, он будет круглый год рисовать узоры на стеклах, морозить носы и с восторженным хохотом валять детвору в сугробах.
Он очень устал. Лунные лучи успокаивающе скользят по его лицу и плечам, он утыкается в колени и погружается в тягостное, ленивое безразличие. Такова его судьба, таков его смысл, именно для этого он и был создан когда-то - и пока он отказывается выполнять свою функцию, упрямо сопротивляться неизбежному, шестеренки будут хрустеть и крошиться, и давно пора принять эту ответственность, насладиться, наконец, прикосновениями и отражением в восторженных глазах, услышать свое имя произносимым всерьез и с обожанием... его будут знать и любить во всем мире, как и остальных Хранителей, он будет покрывать лужи корочкой льда повсюду от Канады до Индии, в него будут верить повсюду, в мегаполисах и джунглях Амазонки...
И он вздрагивает, выдергивая себя из полусонного, довольного забытья.

- В джунглях Амазонки не бывает снега! - говорит он яростно. - Кому там в меня верить?!

И вскакивает с гневным криком, сжимая посох обеими руками, и бросает себя вперед и вверх, понимая, что окончательно сходит с ума, рассыпается на глазах, пожираемый бушующей бездной внутри, но он рвется туда, где сверкает молчаливый Луноликий, единственный, кто сможет дать ответы на его вопросы, но кто веками молчал, играя с ним в какую-то свою безумную игру, и голубое сияние разгорается вокруг него так, что глазам больно, но ему плевать, потому что он готов умереть сейчас, к черту, он просто не может в это играть, он не подходит, он не хочет так, он должен найти, он должен вырваться... и ткань мира внезапно трещит и рвется вокруг него, и он больше не знает, где верх и низ, где свет и где тьма, он не знает, где он и что он, но он продолжает рваться вперед, полный ликующего понимания, что ему удалось, удалось, и больше никто в этом мире не вспомнит Ледяного Джека.



ОффтопБОЖЕ.

Ладно, вроде немного полегчало

 

@темы: creative, fanfics, "Кошмарик, прическу!" (с)

UPD: Перечитал на волне ночного расколбаса. Подниму, ибо идеально отражает.

---
Отвык я от Его Высочества. Но Северное Королевство всегда такое... жестокое, правильное.



Сухая снежная крупа на камнях крепостной стены, тягучий мед, засушенные фрукты, неторопливая зима, бесконечное плетение - волос, лент, заклинаний, интриг, переплетение пальцев и судеб. В Северном Королевстве все спокойно уже восемнадцать кругов, дороги мостятся, крестьяне не голодают, дети рождаются здоровые, армия сильна, Степь дружелюбна, торговля с Зааноц на высоте, и даже Олторийцы не скалят зубы. В Северном Королевстве все идет по плану, сплетенному Королем и Советником, все правильно, все спокойно, все благополучно.

читать дальшеА ты, как ни пытайся себя ломать, как ни утягивай в строгие корсеты из "так нужно" и "я должен", все как-то неправильно и не так, только дышать все труднее, и временами кажется, что не дышишь совсем. Учишься улыбаться и говорить изысканные гадости, неотличимые от комплиментов, учишься видеть на десять шагов вперед, расчитывать расходы, молчать, читать отчеты, не доверять, делать самому, быть жестким, ходить на каблуках, сидеть прямо и с достоинством, не бегать, молчать. Расправляешь плечи, молчишь, когда хочется болтать о пустяках, приглашаешь на обед чужих и неинтересных, слушаешь их, улыбаешься, молчишь, обдумываешь, провожаешь, молчишь, надолго уходишь в библиотеку, листаешь фолианты такие древние, что позолота с обложек стерлась, наверное, еще при твоем деде, и даже уже как-то страшновато читать взахлеб, потому что так нельзя читать, наверняка нельзя - внутри все погрузилось в спячку, и кажется, что если не трогать это, спящее внутри, то совсем не больно, а если будешь читать взахлеб, торопливо, несдержанно, то кто его знает.

И любимый говорит, что ты не пускаешь его близко, и тебе нечего ему сказать, потому что некуда пускать, не туда же, где что-то тоскливое и болезненное спеленуто, стянуто, упаковано, ограждено. Туда даже тебе нельзя. Ты живешь с собой таким - новым, взрослым, неудобным и непривычным, и ему, любимому, приходится жить с таким тобой. И он отворачивается, и тебе больно за него, но что тут сделаешь.

Ты учишься чувствовать себя в ответе, в ответе за этот город со всеми торговцами, ремесленниками, ворами и беспризорниками, со всеми детьми и стариками, прохудившимися крышами, ежегодными ярмарками, склоками и благородством, радостями и печалями - Король говорит, что все это твое, твоя земля, твоя ответственность. Ты привык отвечать только за себя, быть легким и не привязанным ни к чему, так что - учишься. Учишься быть привязанным к земле, хотя спину ломит от желания вырваться, и кажется временами, что для того, чтобы почувствовать эту землю своей, нужно лечь на нее всем телом, нужно, чтобы тебя закопали в нее заживо, есть ее горстями, чтобы пропитаться ей изнутри, чтобы она наполнила тебя, утяжелила, придавила, заземлила, тогда, может, проклятый взгляд не будет рваться к горизонту, за верхушки деревьев, провожая восходы и закаты, и ты подолгу стоишь на самой высокой башне замка, глядя на садящееся солнце до рези в глазах, и молчишь, и не можешь дышать.

А потом находится кто-то, кто заставляет тебя смотреть внутрь, как бы ты ни сопротивлялся, нащупывать внутри то, что болит, и ты вдруг понимаешь, что больше так не можешь. Ты вдыхаешь полной грудью впервые за пару лет, ты слушаешь с интересом, ты болтаешь взахлеб, ты бежишь, пишешь записку впопыхах, ты хохочешь, а не изысканно улыбаешься, ты распускаешь сложную прическу и перехватываешь волосы простой лентой, как удобно и привычно, и штаны надеваешь без золотой тесьмы. Набрасываешь на плечи плащ, а внутри - плещется, ревет, поднимается волнами ощущение свободы, бесконечности, любопытства, потому что тебе не принадлежит ничего, кроме тебя самого, но зато ты сам - принадежишь себе, и это самое лучшее ощущение на свете. И тебе не нужна вся эта земля, вся эта власть, если ты сам - не свободен николько. А сейчас ты легок, так что тебя может подхватить ветер, ты беззаботен, ты поешь во весь голос, распугивая птиц, и твой спутник усмехается, а ты сам выбираешь дорогу, потому что весь этот мир сейчас принадлежит тебе в единственно правильном для тебя смысле: в ощущении, что тебе не нужно от него ничего, и ты ему ничего не должен, и поэтому - вы слиты воедино, вы части чего-то огромного и прекрасного, что можно познавать бесконечно, и от этого еще интереснее.

И ты рвешь все сплетенные планы и уходишь за горизонт, потому что не можешь иначе.

И Король, получив твое письмо, долго смотрит в пламя камина, и молчит тем грозовым молчанием, которое пугает придворных до мурашек. Он запускает пальцы в шерсть на холке Советника, и тот урчит еле слышно, прикрывая глаза и чутко прислушиваясь к дыханию Его Величества.

@темы: creative, fanfics, Pics, "Кошмарик, прическу!" (с), наше высочество изволит, inside my head

@темы: "Иисус уже приходил" (с), "кришнаиты?" (с), inside my head

Сходили на Скайфолл.
Не сочтите меня бесноватым, но это же восьмой фильм О ГП!

читать дальшеПосле второго седьмого фильма я все никак не мог поверить, что где-нибудь в шкафу с Нарнией не завалялся тот самый Правильный Фильм.
Я был прав! Вот же он!
На самом деле, это, конечно, очень внутренняя шутка. И я ни в коем случае не пытаюсь преуменьшить заслуги агента 007 перед общественностью, а также отрицать его роль в истории мирового кинематографа. Да здравствует Бонд. Джеймс Бонд. Капитан, капитан Джек Воробей
Но это заброшенное поместье с каменными оленями у ворот, окутанное туманом.
Эти виды Лондона - серого, мокрого, потерянного.
Этот Милорд Файнс в роли советника премьер-министра, в итоге занимающего должность главы MI6.
Вырезать Бонда - и это краткий пересказ нашей второй АУ по ГП, натурально. "Уважаемая Эм, ваши маггло-агенты мне мешают. Они, конечно, не смогут серьезно помешать мне взять под контроль вашего министра, но все же досаждают по мелочи. Поэтому я прослежу за тем, чтобы через 2 месяца вы добровольно ушли в отставку. Не хотите по-хорошему - у нас есть специальный маньяк под империо."
M for Milord.

Да вы посмотрите на эти титры. Это же готовый клип про Милорда, натурально (нашел только экранку, но мне кажется, так даже лучше в чем-то) особенно удались кровь, метка и поместье ))


Что-то в последнее время неожиданно много распечатывают из головы.
МЕ ГУСТА. Продолжайте, пожалуйста

Я уж молчу о том, что в роли председателя комитета - Нарцисса Малфой О_____О
Пруф под катом
=


Пришло время моей любимой иллюстрации про коша, которую я скоро возьму в профиль Она просто _выражает_.

@темы: наша AU - она такая AU!.., Танцы! Соло! Танцы! (с), Вторая АУ, inside my head, "Миллион баллов с Гриффиндора! Отправляйтесь в пыточную!"

читать дальшеВыбирал картинку, чтобы поставить на мобильный. Случайно зашел в папку с картинками по Икс-менам. Намотало на спицы, бежал, сверкая пятками, но все равно догнало. О_____О
Как же меня по ним плющит, боже, обхожу сообщества и картинки за километр, шарахаюсь от саундтрека, как черт от ладана, но даже от пары старых гифок такой трэш пишется... как его ни запирай и не утрамбовывай в шкафу, рвется и просится. Так что дал себе волю. Раз в кои-то веки ПОГРУЗИЛСЯ Выгреб, отфыркиваясь и матерясь, и погреб, погреб, погреб!!

Канон: X-Men First Class
Пейринг: Эрик/Чарльз
Жанр: зарисовка, несвойственный мне тип ангста без флаффа, а в остальном все как всегда)))
Рейтинг: R за мат и насилие

Эрик опускает пальцы на ограду - низкую, выкрашенную в пошлый зеленый цвет, и металл под его пальцами успокаивающе ледяной. Ветер безжалостно рвет остатки листьев с ветвей, старые парковые деревья под его порывами скрипят, гнутся, царапают фонари вдоль дорожек, и мокрые тени мечутся по земле, словно в панике шаря между прелыми охапками.

читать дальшеЧарльз стаскивает перчатку и кладет ладонь на руку Эрика. Рука у него - невозможно горячая, и Эрик наслаждается контрастом ледяного металла и горячей кожи. Чарльз улыбается и эта улыбка - нежная, мечтательная, легкомысленная, восхитительно заразительная.
- Мы все сделаем правильно, - говорит он со своей обычной самоуверенностью. - Все будет правильно.
И убирает руку, натягивает перчатку, поднимает воротник, поворачивается спиной к Эрику и холодному ветру и уходит по дорожке в темноту, а ветер режет глаза, завывая, и Леншерр щурится, заслоняясь ладонью, моргает.

Эрик моргает и обнаруживает, что сжимает ледяной поручень. Парк исчезает, словно очередной порыв ветра срывает плохо повешенные декорации и обнажает закулисную изнанку. Чарльз тянет к себе шлем Церебро с той же азартной, уверенной улыбкой, заглядывает в шлем, почти пританцовывая, покачивает бедрами, находя удобную позу для долгого сеанса, опускает взгляд на Эрика - теплый, влюбленный, обожающий взгляд.
- Мы все сделаем правильно, - говорит он с восторгом. - Правда?
- Конечно, Чарльз, - говорит Эрик. - Все по плану.
Чарльз облизывает губы, сосредоточенно хмурясь, и Эрик думает, что когда они закончат, он запихнет Ксавьера в первую же пустую комнату, прижмет к стене и выебет, зажимая ладонью рот.
А потом Чарльз резко вздыхает, взгляд его становится невидящим, и у Эрика кружится голова, когда его сознания мимолетно касается непривычное чужое присутствие - ведь Чарльз никогда не лезет к нему в голову, они сразу так договорились, и Чарльз не нарушает данное слово, - и поручень теплеет и ускользает из-под пальцев, словно металл тает, проливаясь на пол каплями...

- Шах и мат, - говорит Эрик, опрокидывая ладьей белого ферзя, и Чарльз вздыхает, признавая свое поражение. Он смотрит на Эрика восхищенным, влюбленным взглядом, тем самым, которого Леншерру так не хватало - он даже и не знал, что ему так не хватало этого взгляда, в котором выражается преданность, восхищение, готовность забыть весь мир и встать рядом с ним - спина к спине, плечо к плечу, против всего мира, если понадобится, и боже мой, как прекрасно эта преданная готовность сочетается с бесстрашием Чарьза, с его самоуверенностью...
И с ощущением, что Чарльз пойдет за ним. Всегда пойдет рядом.

- Жаль, что меня не было в Германии в сорок третьем, - говорит Чарльз и дышит на замерзшие пальцы. Кусты над их головой шелестят пожухлыми листьями, между шипами качаются сморщенные красные ягодки, и Эрику почему-то кажется, что они ядовиты.
Эрик качает головой и хмурится. Одна мысль, что Чарльз мог бы быть в Германии в сорок третьем заставляет его вскидываться от ярости. Чарльз успокоительно, ласково улыбается:
- Мы бы отлично справились, - говорит он легко. - У нас бы все получилось.
И это так похоже на Чарльза, на его обычную наивную наглость...
- Мы бы их всех убили, - говорит он с той же уверенной интонацией. - Я бы не позволил никому приблизиться к тебе. А ты бы не позволил им забрать меня, верно?
Он наклоняется близко-близко, так что Эрик чувствует его дыхание - он все еще пахнет пахнет рыбой и костром, а лицо у него испачкано землей и на щеке свежие царапины - а чего еще ждать, когда уходишь в сопротивление, мелькает мысль у Эрика, и Леншерр рычит и притягивает его к себе, а Чарльз улыбается и прикладывает пальцы к виску, и пока Эрик кусает его губы, требовательно и жестоко, в паре сотне метров вражеские солдаты хватаются за головы, вопя от боли, падают, корчась, на землю, хрипят, размазывая текущую из ушей кровь, смотрят в темное небо выпученными, широко распахнутыми глазами, затихая с выражением страдания и бесконечного удивления - Эрик очень хорошо знает это выражение, он десятки раз переступал через тела с искаженными лицами, навеки замершими в этом сочетании боли и изумления.
Эрик отпускает его, позволяя, наконец, вздохнуть и отстраниться, встает в полный рост и поднимает руку, и мгновенно вокруг поднимаются фигуры, словно соткавшись из темноты - впрочем, некоторые из них так и делают.
Он смотрит вниз, на Чарльза - тот сидит на земле, взъерошенный и грязный в лунном свете, в пальто, заштопанном в нескольких местах, он улыбается беззаботно и счастливо, и Эрик усмехается собственнически, - вся эта сила, все это бесстрашие, вся это любовь - его, только его.
- Вперед, - говорит Эрик негромко. Он никогда не говорит "В атаку". Он не любит пафосное нагнетание. Все и так знают, что атаковать после Ксавьера некого.

А потом Чарльз стоит перед огромным парадным портретом очередной породистой старой тетки - ребята уже порезали его в нескольких местах и украсили надписями "свободу нашим братьям" и "смерть сторонникам регистрации". Чарльз осторожно поддевает пальцами обвисший кусок холста, поднимает его, прижимает к остальному полотну, словно срезанный кусок кожи к ране, и Эрик стоит в другом конце холла, заложив руки за спину, следя за ним. Чарльз некоторое время стоит, не шевелясь, потом бережно опускает лоскут обратно, то ли насмотревшись, то ли наигравшись, то ли убедившись в бесполезности своих действий, поворачивается и смотрит на Эрика задумчиво.
- Хочешь, останемся тут? - говорит Эрик. Он знает, что оставаться нельзя - им удается сохранить преимущество за счет внезапности и стремительности атак, но на долгую оборону их сил не хватит. Когда против тебя весь мир, приходится быть предусмотрительным. Но как же ему хочется окружить Ксавьера всем этим. Хочется, чтобы у него было все самое лучшее. Чтобы тот снова ходил в чистой, дорогой одежде, закидывал ногу на ногу, сидя в кожаном кресле между средневековыми доспехами, чучелом глухаря и позолоченными томами огромной домашней библиотеки, чтобы дворецкий бесшумной тенью предвосхищал его малейшее желание, а к ужину прилагался десяток вилочек и ножей всех размеров и форм. Эрику хочется ебать его на белоснежных свежих простынях, среди десятка шуршащих подушек, сбрасывая на пол одеяла. Хочется, чтобы Чарльз деловито обматывал бедра полотенцем после горячей ванны, и подолгу нежился у камина, прижимаясь щекой к колену Эрика. А пока у них есть только котелки, которые профессор драит наравне со всеми, когда приходит его очередь, и грязные канавы, где нужно выжидать часами, и тесные тенты, в которых трудно укрываться от ветра - потому что Эрик дорожит своим сокровищем, но не даст ему никаких поблажек, да Чарльз и не ждет их, конечно...
Чарльз улыбается, подходит к нему неторопливо, прижимается аккуратно и привычно, берет его лицо в ладони и нежно говорит:
- Ты же и так в любой момент можешь мне набить чучело глухаря, правда?
И Эрик вздрагивает всем телом, он хочет крикнуть, чтобы Ксавьер убирался из его головы, но вместо этого просто ударяет его наотмашь, и пока Чарльз падает, сам шатается от боли, пронзающей виски, и тоже падает, уже осознавая, что умирает, умирает с тем самым выражением изумления на лице, ударяется затылком о край тумбочки и просыпается.
Он долго сидит в темноте, мокрый от пота, в сбившихся простынях, успокаивает дыхание, прислушивается к шорохам спящего дома, потом встает и идет умываться.

- Мы все сделаем правильно, - с убежденностью говорит Чарльз, откладывая газету, и Эрик напрягается, ставит чашку на стол. - Я уверен, что законопроект найдет горячую поддержку среди мутантов. В конце концов, билль о правах тоже когда-то казался маловероятным, но такие как сенатор меняют историю! Главное - не давать замалчивать эту тему, не допускать насилия, демонстрировать, что мы готовы вести диалог...
Эрик слушает навязшие в зубах фразы о мирном сосуществовании. Слушает своего друга и вечного противника. Мечтателя, легкомысленного, самоуверенного, неисправимого оптимиста, пацифиста и даже временами идиота. Слушает, понимая, что сейчас для Ксавьера нет ничего важнее всеобщего блага, всех этих тысяч мутантов, которых он никогда не встречал, а его, Эрика, сейчас просто не существует для профессора. Его взгляд устремлен сквозь. Ввысь. В будущее, наверное.
Эрик всегда чувствовал ревность в такие моменты. Ему всегда нравилось снисходительно усмехаться, обрушивать эти воздушные замки парой фраз, чтобы заставить Ксавьера вернуться на грешную, кровавую землю и вспомнить о реальности. Нравилось вынуждать Чарльза спорить с собой. Но сейчас он почему-то только делает глоток обжигающего кофе и пожимает плечами, не мешая Чарльзу увлеченно строчить в блокноте.
- Да, мы все сделаем правильно, Чарльз, - говорит Эрик негромко, и он не уверен, что Ксавьер его слышит.

@темы: creative, fanfics, "Может, у супергероев так принято. Может, он зажимает ему боевую рану!" (с), метафизическая истерика, inside my head

25.10.2012 в 18:42

Пишет  Айвор Зегерс:

02.08.2012 в 09:47

Пишет  kurz und gut:

URL записи

URL записи

А мои я могу просто подписью брать:
Love
Fun
Freedom

Fuck yeah!

@темы: дурь отменная одна штука, inside my head

ПРОСТИТЕ. Но я был бы не я, если бы не сделал это!

- Я не могу спать. Меня мучают кошмары, - голос Тони звучит сдавленно, словно кто-то сжимает ему горло.
Старк стоит к ней спиной, и Пеппер не видно его лица. За панорамным окном до горизонта раскинулся заснеженный ночной Нью-Йорк, метель бушует уже второй день, укрывая улицы белым пухом, и вид умопомрачительный. Пеппер, наверное, никогда не перестанет восхищаться этим огромным, наполненным огнями мегаполисом. Но сейчас она смотрит, как подрагивают плечи Тони и думает, что все это изначально было очень плохой идеей.
читать дальше- Мне есть за что извиняться, - он делает прерывистый вздох, и прочищает горло.
- Тони, - начинает Пеппер неловко. - Мне правда жаль...
- Нью-Йорк изменил меня. Я стал частью чего-то, но все кончилось. Признаюсь, многие хотят моей смерти.
Он стоит босиком на блестящем полу, кубики льда потрескивают, растворяясь в виски, и Пеппер зябко поводит плечами. Мокрые снежинки прилипают к стеклу и мгновенно тают, и девушке почему-то кажется, что они со Старком заключены в рождественский шар со снежинками и блестками. Кто-то встряхнул их шар, так что теперь вокруг них теперь кружит вьюга, но скоро все снова придет в равновесие, застынет безопасным безвременьем, отделяя их стеклянной стеной от остального мира...
- Тони, - говорит она мягко. - Мне, наверное, не нужно было...
- Я не могу спать. Меня мучают кошмары, - говорит он настойчиво.
- Послушай...
- Я стал частью чего-то, но все кончилось. Я надеюсь, что смогу защитить самое дорогое.
- Тони, не стоит...
- Я не могу спать! - говорит он с нажимом, словно ему не хватает воздуха и нужно успеть сказать все, что наболело. - Меня мучают кошмары!
После чего, наконец, разражается хохотом и поворачивается.
- Господи, Пеппер, где ты взяла это? - говорит он с веселым недоумением. Он бросает на столик пачку распечаток и садится на диван.
- На одном из фан-форумов. Я подумала, что ты оценишь, - девушка улыбается. - Отличный же рассказ.
- Просто готовый сценарий для фильма, - с восторгом говорит Старк. - Не знаю, кто это придумал, но у него точно не все дома. Такой восхитительный бред!
- Это ты еще только на пятой странице. На десятой ты совершаешь попытку суицида.
- Позвони Шейну, пусть завтра заедет ко мне утром, - Старк оживленно перелистывает распечатки. - Я думаю, у него в графике найдется немного времени на переозвучку трейлера.
- Тони, ты же не серьезно.
- Абсолютно серьезно! Ты только послушай: я надеюсь, что смогу защитить самое дорогое!
- Тони, это плохая идея.
- Не спорь с психом! У меня депрессия! Я не могу спать, у меня кошмары! Целуй меня! Я не переношу отказов, мисс, я склонен к суициду!
- Тони, перестань, нельзя, чтобы трейлер не имел никакого отношения к фильму! Стой, о господи, куда ты.. ну ладно, ладно, мы переозвучим трейлер, но ты же понимаешь, что это будет выглядеть глупо...
- Уберем красочные виды Китая, добавим ночной съемки, вставим всю непригодившуюся чернуху, ты поплачешь в камеру, я зачитаю вот это вот МЕНЯ МУЧАЮТ КОШМАРЫ. Вуаля!
- У тебя неправильный псевдоним, ты знаешь? Ты не Железный Человек. Ты Человек-Информационный-Повод.
- Ты опять споришь с Человеком-в-депрессии? Я сейчас буду плакать! Я выброшусь из окна! МНЕ ЕСТЬ ЗА ЧТО ИЗВИНЯТЬСЯ!
- С другой стороны, я рада, что тебе понравилось.
- МЕНЯ МУЧАЮТ КОШМАРЫ!
- С Рождеством, мистер Старк.
- С Рождеством, мисс Поттс.

@темы: creative, fanfics, "Может, у супергероев так принято. Может, он зажимает ему боевую рану!" (с)